Он сделал еще один глоток, чтобы притупить боль воспоминаний.
– Теперь мне кажется, что именно из-за лошадей все и началось. После твоего рождения Наоми очень хотела вернуться на свою ферму в Виргинии. Ей хотелось, чтобы ты росла там. Что касается меня, то все мои амбиции, желания, надежды на будущее были здесь. Я уже начал работать над докторской диссертацией, и мысль о том, чтобы стать деканом факультета английской литературы, подстегивала мое честолюбие, но тогда мы оба сумели найти временный компромисс. Я стал проводить в Виргинии все свои выходные, но этого, как видно, было недостаточно. Проще говоря, мы начали отдаляться друг от друга.
«Не проще – безопаснее, – подумал он, печально глядя в бокал. – Тогда не так больно».
– В конце концов мы решили развестись, но тут возникла еще одна проблема. Наоми настаивала, чтобы ты осталась с ней, на ферме, а мне хотелось, чтобы ты росла здесь. Скачки, разведение чистокровных лошадей – я был слишком далек от всего этого и не понимал людей, которые окружали ее постоянно: всех этих жокеев, объездчиков, букмекеров. Сначала мы до хрипоты спорили друг с другом, потом каждый из нас нанял адвоката.
– Процесс об опеке? – ахнула потрясенная Келси. – Вы судились из-за того, кому я достанусь?
– Это оказалось некрасивое и постыдное дело. Как могли два человека, которые когда-то любили друг друга и у которых родился ребенок, стать смертельными врагами за столь короткое время? Не слишком-то это большой комплимент человеческой натуре. – Он поднял голову и наконец-то встретился глазами с дочерью. – Я отнюдь не горжусь этим, Келси, но в глубине души я был уверен, что ты принадлежишь мне. Наоми уже начала встречаться с другими мужчинами, и один из них, по слухам, был связан с организованной преступностью. Такая женщина, как она, всегда притягивает к себе мужчин, да Наоми и не особенно старалась сдерживаться. Как будто нарочно, как будто бросая вызов мне и всему миру, она флиртовала направо и налево, устраивала бесконечные вечеринки, занималась своими скачками, словно хотела показать, что живет так, как ей больше нравится, и не видит в этом ничего страшного.
– Словом, ты выиграл дело, – хмуро кивнула Келси. – Ты выиграл процесс об опеке, получил меня в свое полное распоряжение и решил соврать мне, будто моя мать умерла.
Она снова повернулась в сторону – к окну, которое стало совершенно темным. В стекле отражался ее собственный неясный, призрачный образ.
– Но не вы же одни разводились в семидесятые годы. Были и другие случаи, другие дети, которые оказывались в таком же положении. Опека предусматривает посещения. У меня было право видеться с ней.
– Она не хотела, чтобы ты с ней виделась. Как и я.
– Но почему? Потому что она сбежала с кем-то из своих любовников?
– Нет, не поэтому. – Филипп отставил стакан в сторону, с осторожностью опустив его на серебряный поднос. – Потому что она застрелила одного из них. Потому что она десять лет просидела в тюрьме за убийство.
Келси медленно повернула голову. Медленно, потому что воздух в комнате внезапно показался ей тяжелым и плотным, как вода.
– За убийство? Ты хочешь сказать, что моя мать – убийца?
– Я надеялся, что мне не придется рассказывать тебе об этом. Никогда… – Филипп тяжело поднялся из-за стола. Он был почти уверен, что в абсолютной тишине кабинета Келси услышала, как хрустнули его суставы.
