– Можно подумать, я вбивала ему в голову шипы. Ну, брось, Пек. – Мэй поглаживала пса, одновременно проверяя его суставы и шкуру. – Мужайся.
Пек отвернулся, не желая смотреть на обидчицу, и с укором уставился в глаза Фионы. Она могла бы поклясться, что в собачьих глазах стоят слезы.
– Наверное, в прошлой жизни его пытали в застенках испанской инквизиции.
Пек дрогнул, когда Мэй принялась осматривать его уши.
– Этот хотя бы страдает молча. – Мэй повернула голову Пека к себе, но пес снова отвернулся. – У меня есть один чихуа-хуа, так каждый раз приходится надевать ему намордник, иначе он обглодал бы мне лицо.
Мэй решительно повернула голову Пека, чтобы осмотреть его глаза и зубы, ласково приговаривая:
– Большой здоровый мальчик. Большой красивый мальчик. – Пек таращился в какую-то точку за ее плечом и дрожал. – Ладно. Фи, ты знаешь, что делать.
Фиона обхватила ладонями голову Пека, заслонив своим телом Мэй.
– Это займет всего лишь секундочку. Мы же не хотим, чтобы ты заболел, верно?
Пока Фиона говорила, ласкала и улыбалась, Мэй натянула кожу и воткнула иголку. Пек застонал, совсем как умирающий человек.
– Вот и все. – Мэй подошла к голове Пека, подняла руки, демонстрируя ладони, свободные от орудий пыток, и положила на стол печенье. Пек гордо отказался.
– Боится яда, – заметила Фиона. – В этой комнате все подозрительно. – Она жестом разрешила псу покинуть пыточное ложе. Тот мгновенно соскочил на пол и отвернулся к стене, игнорируя обеих женщин.
– Это потому, что я отрезала ему яйца. Он так меня и не простил.
– Нет. Я думаю, что все пошло от Ньюмена. Ньюмен боится, поэтому они все боятся. В любом случае с двумя справились, остался последний.
Женщины в ужасе уставились друг на друга.
– Надо было сначала заняться им. С кем труднее – тот идет первым. Но я просто не смогла себя заставить.
– Я купила бутылку очень хорошего «Пино».
– Ладно. Давай заканчивать.
Они выпустили Пека во двор, где тот бросился делиться пережитыми ужасами с Богартом и искать сочувствия у Пэтча, одноглазого бульдога Мэй, и ее трехлапого Чонси, метиса коротконогой гончей. Вся компания подбежала к машине Фионы, где на заднем сиденье, вжавшись носом в боковое окно, лежал Ньюмен.
– Голова или попа? – спросила Фиона.
– Тебе голова, и да поможет нам бог.
Ньюмен извивался, сворачивался в комочек, перепрыгивал через спинки, скользил, как змея, пытаясь забиться под сиденья, а поняв, что сбежать невозможно, обмяк, предоставив двум женщинам тащить отяжелевшую тушу в смотровую.
– Будь я проклята, Фи, почему ты не завела шпицев?
– Он мог быть зубастым чихуа-хуа.
– Умоляю, скажи, что ты взвесила его дома. Я не вижу способа взгромоздить его на весы.
– Восемьдесят два фунта.
Обследование продолжалось тридцать минут, и все это время шла непрерывная борьба: Ньюмен не прекращал сопротивления ни на секунду.
Задыхаясь, Фиона навалилась на пса всем телом, чтобы удержать его на столе.
– Мэй, этот пес ради меня прошел бы сквозь огонь. Сквозь огонь, по битому стеклу, под каменным дождем, но я не могу заставить его полежать спокойно для рутинного обследования. И он знал. Не успела я позвать их в машину, он уже знал, куда я их повезу. А ведь я то и дело зову их в машину, чтобы поехать поработать, поиграть, да для чего угодно. Как он узнает? Мне пришлось сначала загнать остальных – их легче одурачить, а потом втаскивать его. Ньюмен, это унизительно. Унизительно для нас обоих.
