Возле перекрестка с Бродвеем стоял полицейский патруль на мотоциклах. Один из полицейских, голубоглазый блондин, чья бледная кожа резко контрастировала с чёрной формой, помахал Энн рукой. Она улыбнулась в ответ и замедлила шаг.
И отчего это Гэри никогда не улыбается ни ей, ни клиентам? Вместо этого смотрит на всех волком и вечно не в духе.
Энн перешла на другую сторону улицы, повернула налево. Дети играли прямо на тротуаре, бросали в стену баскетбольный мяч, громко смеялись. Дальше по улице был рынок Суньсан.
– Где продают грибы шиитаке? – спросила она у продавца за ближайшим прилавком.
Тот в ответ махнул рукой.
– В самом конце, возле прилавка с капустой бок-чой.
Грибами торговала старая седая китаянка в поношенной крестьянской одежде. Она брала грибы из корзины прямо руками и складывала их в мятый бумажный пакет. При этом она что-то бормотала себе под нос, но едва слышно, слов было почти не разобрать. У неё были тёмные пальцы, и Энн задумалась, а когда в последний раз эта старая женщина мыла руки?
Энн вспомнила свою бабушку, на которую эта старая женщина была совсем не похожа. Вей-Минь Пен принимала участие в Великом Походе и была близко знакома с Председателем Мао. Может быть даже очень близко. И какова в этом случае истинная родословная девочки Сань-Сань? Бабка была суровой женщиной, с низким, почти мужским голосом; держалась всегда по-военному строго и другим членам семьи спуску не давала. Но теперь, будучи в Америке и вспоминая свою прежнюю жизнь в Китае, Энн поняла, что бабушке действительно было чем гордиться. Старая седая крестьянка, грязными руками копающаяся в корзине с грибами, была как живое напоминание о том, какой была жизнь простых людей до Мао. Председатель Мао был прав во всём. Ну, за исключением культурной революции.
Энн вдруг подумала о себе самой. Вот она, пришла на рынок за деликатесами, чтобы ублажить нелюбимого мужа вкусной едой. Чем она лучше этой старой женщины в простой крестьянской одежде? Да, душа её противится такой жизни, но что с того?
Когда Энн вернулась в прачечную, новых посетителей там не было. Прачечная не требовала особого присмотра; она была расположена в глухом переулке, случайные люди сюда не заходили. Порой на дню случались вот такие тихие минуты, и тогда у Энн появлялось некое ощущение, похожее на чувство покоя, которое она испытывала в родительском доме, или вроде того чувства умиротворения, когда она из любопытства заглянула в церковь Святой Девы Марии на Грант-авеню. В церкви в тот момент не было службы, и не было других людей. Энн какое-то время посидела на крайней скамье, глядя на мерцающее пламя свечей, тихонько шепча кому-то незримому пожелания, чтобы жизнь переменилась к лучшему. Наверное, такая была у неё молитва.
В семь вечера Энн вышла из-за конторки и заперла дверь офиса. Входную дверь оставила открытой; прачечная работала до десяти. Вечернее время Энн посвящала домашним делам, готовила мужу ужин. Она как раз перемешивала отваренный рис, когда громко хлопнула дверь квартиры. У Энн скрутило желудок, руки как будто налились свинцом – так реагировало тело на появление родного мужа.
– Пахнет вкусно, – сказал Гэри, ввалившись на кухню.
Он уселся за стол, даже не помыв руки, и накинулся на еду, словно голодная собака. Он ел, низко склонившись над тарелкой, его волосы едва не попадали в еду. Энн, конечно, понимала, что Гэри весь день работал, и ему, может, даже некогда было перекусить, но всё же так нельзя. Надо стараться вести себя по-человечески. Хотя, наверное, она слишком много хочет от этого человека. Энн напомнила самой себе, что и в сексуальной жизни Гэри вёл себя точно так же.
