– Я у себя дома, это моя земля, – непреклонно заявил муфтий. – А ты у меня в гостях. Какое ты имеешь право распоряжаться здесь? И потом, насколько мне известно, ваши спонсоры очень хорошо платят вам за эту войну. Почему же вы побираетесь, как последние нищие, тащите со дворов все, что плохо лежит? Нужны припасы – купите себе, денег у вас много.
– Нищие? – голос Абу сел до зловещего шепота. – Возьми свои слова обратно, молла! Ты совсем из ума выжил, не понимаешь, с кем говоришь?!
– Да, извини, я неправильно выразился, – муфтий презрительно усмехнулся. – Вы не нищие. Нищие приходят днем и униженно просят подаяния. Вы вваливаетесь в мое село ночью, под покровом темноты, потому что боитесь показать свои лица. Вы просто бандиты и к тому же трусы. Так будет правильнее.
– Ну, с этим все ясно, – Абу вдруг успокоился, как всегда бывает, когда бой уже неизбежен и настало время отбросить эмоции в сторону и сражаться. – Это неверный. Это просто враг. Пристрелите его, как собаку…
Последнюю фразу он сказал по-чеченски, обернувшись в сторону Шаамана Атабаева, – изменил-таки своим принципам. Потом повернулся ко мне и потребовал:
– Переведи всем – за что. Пусть знают. Давай.
Воцарилась напряженная тишина. Я пытался подобрать слова, чтобы сформулировать решение амира. Муфтий, склонив голову набок, с интересом рассматривал Абу. Во взгляде хаджи было что-то такое… Он смотрел на амира, как на расшалившегося ребенка, словно мудрый учитель, который не спешит взять палку, а надеется, что дитя наконец одумается и будет вести себя правильно.
Шааман и его люди застыли как вкопанные, не зная, что делать. Даже в свете факелов было заметно, что Шааман побледнел, как стена. В этот момент я прекрасно его понимал. Ослушаться амира – значит подвергнуть свою жизнь смертельной опасности, самому стать врагом. Убить муфтия – пусть и чужого для него человека, не родственника, но все же почти святого, уважаемого не только на Кавказе, но и за его пределами, значит взять величайший грех и позор на свою душу.
– У этого верблюда что-то с ушами? – с дьявольским спокойствием поинтересовался Абу, кивнув в сторону Шаамана. – Я, кажется, отдал команду.
Переводить не пришлось – Шааман наконец справился с оторопью и тихо сказал, глядя в сторону:
– Мы не будем этого делать.
– Не понял? – Абу зловеще прищурился и устремил взгляд на Шаамана. – Этот верблюд мне что-то ответил?
Переводить опять не пришлось, по тону все ясно было. И вообще, кажется, сегодня я был здесь лишним.
– Ни я, ни мои люди не будем делать этого, – голос Шаамана от напряжения охрип. – Это неправильно.
– Ты не выполнил приказ, – сказал Абу по-чеченски – совершенно без эмоций, как будто речь шла о чем-то обыденном. – Ты понимаешь, что это значит?
– Понимаю, – кивнул Шааман, по-прежнему избегая встречаться глазами с амиром. – Мы не будем. Я готов за это ответить.
– Хорошо, – Абу обвел наших взглядом и буркнул: – Приготовьтесь.
Мы все взяли оружие на изготовку и направили на толпу. В толпе послышался ропот.
– Когда я закончу говорить, считай до десяти, – приказал мне Абу. – Когда закончишь считать, скажешь им, что мы всех перестреляем, как баранов, если они приблизятся к нам на расстояние двух конских крупов. Громко скажешь. Скажи, иначе село будет купаться в крови.
Я кивнул и стал собираться с духом, пытаясь подавить волнение. Такого у нас еще не случалось! И неизвестно еще, удастся ли нам выбраться отсюда живыми.
