– Янка говорила, что такое бывает. Но быстро проходит.
– Ага, пока снова не закроешь глаза.
Тимку пробила нервная дрожь. Воспитатель предупреждала нас, что он самый ранимый и восприимчивый на первом потоке. И строго-настрого запретила нам пугать его раньше времени. Мы дружно покивали, будто китайские болванчики, а вечером выложили ему все как есть. И про материализовавшихся ничего скрывать не стали, он ведь тоже с ними столкнется. Рано или поздно это происходило с каждым из нас. И наверняка испугается. Все боятся! Так пусть уж лучше узнает от нас, чем решит, будто сошел с ума.
Новобранец нам, конечно же, не поверил. Я и сам поступил так же в первый день пребывания в интернате. Но наступила шестая ночь, и для Тимки все изменилось, потому что пришли те, кто жил в Горьком мире. А способствовали этому специальные процедуры, которые проводили нам местные врачи.
Мы называли это электрофорезом. И хотя я понимал, что это нечто другое, но продолжал использовать именно этот термин, потому как врачи, нянечки, медбратья и прочий персонал упорно пытались убедить нас в том, что действовали нам во благо. И, как только мы закончим цикл процедур, ночные кошмары уйдут навсегда. Но с каждым сеансом становилось только хуже. Мы хотели им верить. Только обман становился все более очевидным: нам не собирались помогать, а лишь использовали в качестве подопытных кроликов. И в какой-то момент эксперимент принес первые ужасные плоды.
***
В кабинете очень сильно пахло лекарством: резким, отталкивающим, вызывающим рвотные позывы.
Николай Генрихович наградил меня строгим взглядом.
– Как ваши дела, тридцать восьмой? – спросил он, сдвинув очки на нос и уставившись на меня подслеповатым взглядом.
Он всегда ко всем обращался подобным образом – на «вы», даже к совсем еще маленькому Тимке.
– Спасибо, все хорошо.
– Как спалось?
– Во второй половине хорошо, а в первой не сомкнул глаз, – честно признался я.
– Вот как, и в чем же причина? – врач тут же проявил живой интерес.
Меня всегда удивляло отношение персонала к тому, что происходило в блоке в ночное время. Мы пытались жаловаться, возмущаться, просить помощи, но взрослые лишь делали удивленные лица и разводили руками, называя наши видения последствиями слабой детской психики. При этом всегда внимательно выслушивали и записывали наши страхи и галлюцинации в мельчайших подробностях.
– Ночью я принимал гостей, – осторожно сказал я.
Именно так нам надлежало называть те кошмары, что наступали с приходом сумерек.
– Голоса? Или визуальное явление?
– Материализация, – честно ответил я и ощутил, как по спине пробежал холодок. Не знаю, чего я боялся больше: того, что сегодняшний ночью визит повторится, или последствий нового медицинского исследования.
Николай Генрихович снял очки, отложил их в сторону и, глубоко вздохнув, покинул свое место. Обошел стул, на котором я сидел, и, оказавшись у меня за спиной, тихо сказал:
– Поздравляю вас, Дмитрий Хворостов, вы наконец-то стали пионером.
Я вздрогнул. Тяжелые руки врача легли мне на плечи. Он склонился надо мной и тихо шепнул на ухо:
– Имя?
– Он сказал, у него их много, слишком много, – дрожащим голосом произнес я.
– Но какое-то из них он все-таки назвал? – уточнил врач. – И не вздумай мне врать: иначе контакт не происходит. Нежить обязана назвать имя.
Закрыв глаза, я попытался вспомнить вчерашний кошмар. Врач меня гипнотизировал, заставляя подчиняться приказам. Вот так, одним словом. Как по щелчку пальца.
