– Вы, товарищ Волощук, – нарушил тишину Давыдочев, – председатель сельского Совета, партийный, значит, передовой человек, а чушь городите. Страх, ненависть. Несознательность это, мракобесие. Вы им должны текущий момент разъяснять.
– Момент? – Волощук резко обернулся к лейтенанту, так что костыли заскрипели жалобно, и посмотрел на него недобро и тяжело: – Момент, говоришь? Вот ты сначала порядок здесь наведи, а потом я им политграмоту зачту…
Гремя и подпрыгивая на ухабах, к усадьбе Капелюха подлетела полуторка.
– Товарищ подполковник, – крикнул офицер милиции, – «додж» нашли.
«Додж» стоял на развилке дороги, тяжело осев на переднее колесо.
Навалившись на руль, словно заснув на минуту, в нем сидел человек.
– Так, – сказал Павлов. – Так.
Он влез в машину, осмотрел убитого.
– Одна пуля в бок, вторая – в затылок.
– Он, наверное, раненый еще вел машину, а когда скат сел, они его добили.
– Бандюги, они и есть бандюги, – сказал один из милиционеров.
– Положите его и осмотрите как следует. Что еще?
– Весь кузов в крови, на бортах шерсть. Видимо, корову тащили. Следы волока уводят в лес, – сказал эксперт-криминалист.
Убитый лежал на земле, в кургузой, явно не по росту солдатской гимнастерке, в фасонистых немецких бриджах и немецких хромовых сапогах с пряжками. Рядом с ним на куске брезента лежал портсигар, зажигалка, пачка красных тридцаток и немецкий десантный нож. Павлов взял нож, нажал на кнопку, острое жало выскочило из рукоятки.
– Больше ничего?
– Ничего.
– Грузите в машину.
Мимо убитого вереницей шли жители села, всматривались в залитое кровью лицо, молча отходили.
Тройский наклонился к убитому и отшатнулся испуганно.
– Не опознали, – повернулся к Павлову Волощук. – Я же говорил вам, что народ у нас пуганый, им веру надо внушить в нашу правду и силу.
– Внушим, председатель, внушим. – Павлов повернулся и пошел к дому Капелюха.
– Вот вы уедете, – сказал Волощук, шагая за ним, – а мы останемся…
Он замолчал внезапно и сдернул с головы старую, истертую, выгоревшую фуражку с зеленым пограничным верхом: из хаты милиционеры выносили покрытые брезентом трупы.
– Вы их похороните, – сказал Павлов. – Как положено. Видать, в лесу у вас банда. Оставляю вам лейтенанта, он с участковым бандой займется.
Волощук недоверчиво посмотрел на лейтенанта. Уж слишком по-юношески тонок был этот парень в синей милицейской гимнастерке.
– Да, помощник…
– Он парень боевой, в разведке служил, – словно оправдываясь, сказал Павлов, – ранили его, а после госпиталя к нам.
Волощук посмотрел на подполковника, словно хотел сказать: «Вам в городе легко», – но промолчал.
Они шли вдоль деревни. Синие гимнастерки выцвели на солнце, сапоги покрыла мучнистая пыль. Солнце, висевшее в небе, было не по-осеннему жарким, и милиционеры расстегнули воротники гимнастерок.
У плетней стояли люди, они молча кивали идущим и провожали их взглядами.
– Молчаливый у вас народ, – усмехнулся Давыдочев.
– Пуганый. – Гончак выплюнул самокрутку.
– Темный народ, – зло ответил лейтенант.
– Не прав ты, лейтенант. – Гончак остановился. – Народ у нас добрый, трудовой. В этой деревне партизаны завсегда и ночлег и еду находили, раненых прятали.
– Так что же они теперь?
– А вон, – Гончак показал на лес. – Пока здесь два закона – дневной да ночной.
Давыдочев посмотрел на лес внимательно и долго. В ярком солнечном свете был он совсем не страшным, а, наоборот, веселым и нарядным. И все же рука лейтенанта легла на кобуру.
