Опоздавшие - страница 23

Поездка на фабрику стала мукой – в конку, рассчитанную на пять пассажиров, втиснулось десять потных тел. Еще пара человек забралась на крышу – у них не было денег на проезд, но в такую жару идти пешком они не желали. Если вдруг лошадь резко останавливалась, фургон кренился, грозя сбросить безбилетников, а взмокших пассажиров еще теснее прижимало друг к другу.

На перекрестке Грин-стрит и Вашингтон-сквер Мэри дернула кожаную лямку, привязанную к лодыжке кучера, и девушки, приподняв подолы, чтоб не зацепиться за подножку, с облегченным вздохом покинули давку.

В Эш-билдинге, три верхних этажа которого занимала фабрика, имелись лифты, но Брайди и Мэри ими пользовались редко. Подъемники беспрестанно ломались, а когда все же работали, ползли еле-еле, что грозило штрафом за опоздание на смену. Трехминутная задержка каралась пятнадцатью минутами неоплаченного труда. Кроме того, пеший подъем по лестнице позволял избегнуть встречи с лифтером мистером Зито, всю дорогу нагло пялившимся на девушек.

Брайди едва не сомлела, поднимаясь на девятый этаж. Ужасно хотелось есть, она взмокла, и с каждым лестничным маршем жара становилась несноснее. Но вот, слава богу, одолели последнюю ступеньку, толкнули дверь и, стуча каблуками, поспешили по сумрачному коридору. Широкие половицы постанывали и скрипели, что всегда пугало – казалось, они о чем-то предупреждают.

В цехе раскроя девушки потянули тяжелую дверь, и их оглушил стук швейных машинок. Брайди плюхнулась на свой табурет, радуясь возможности посидеть. Что-то с ней не так. Накатила слабость, и только усилием воли Брайди не дала себе грохнуться в обморок. Жара одуряющая. Потемнело в глазах. Как будто надели шоры. В детстве Брайди часто падала в обморок и знала, что нужно согнуться и зажать голову меж колен – тогда мигом придешь в себя. Она притворилась, будто что-то ищет на полу – шпульку или иголку. Почти сразу ее отпустило, и Брайди вернулась в нормальное положение. Она кинула быстрый взгляд кругом, удостоверяясь, что никто ничего не заметил. Незачем привлекать к себе внимание.

Машинки стояли так тесно, что работницы едва не пихались локтями. Соседкой Брайди была итальянка, не говорившая по-английски. Какое счастье, думала Брайди, перебраться в страну, где говорят на твоем родном языке. Итальянку звали Роза. То ли Розита. Подле нее стояла тщедушная девочка лет семи. Она ежедневно приходила вместе с матерью и ножницами, длинным шнуром притороченными к переднику и казавшимися непомерно большими в ее ладошке, помогала обрезать концы ниток со швов.

Брайди насторожилась, заметив, что педаль под ногой соседки замерла. Обычно нога эта не знала роздыху. Из кармана фартука Роза достала горбушку черного хлеба и, улыбнувшись, протянула ее Брайди. Это не прошло мимо внимания девочки, и Брайди впервые услышала ее голос:

– Мама!

Есть хотелось ужасно, но Брайди кивнула на малышку, и Роза, пожав плечами, отдала горбушку дочери. Девочка затолкала хлеб в рот целиком и, не сводя глаз с Брайди, принялась жевать, как будто опасаясь, что та может его выхватить.

Голод стал просто невыносимым. Брайди отвернулась, но краем глаза заметила, что Роза достала еще один кусок хлеба. На этот раз Брайди приняла угощение и жадно вгрызлась в горбушку. Муки голода стихли мгновенно. Поглощение восхитительного хлеба доставляло двойное удовольствие: к сладковатому дрожжевому вкусу на языке добавлялось предвкушение следующей секунды, когда зубы вновь вопьются в горбушку.