– Прекрасно. Вас, господин полковник Бей, прошу быть не позднее полудня. Если вы задержитесь, то…
– Не надо пояснений. Я всё прекрасно понимаю. Ровно в полдень. Честь имею. – щёлкнув каблуками, Мустафа Бей удалился, послав на прощание другу ободряющую улыбку.
Ровно в полдень Бей предстал пред судом офицерской чести.
Происходил высокий суд в походных условиях, в большой армейской палатке, где на скамье помещались офицеры – судьи, на отдельной табуретке восседал председатель суда, а подсудимый, со связанными руками, стоял перед ним на коленях, лицом к залу.
Мустафа Бей, в белом парадном офицерском мундире, при эполете с аксельбантами, с наградным кинжалом на перевязи через плечо, держался стойко и мужественно.
Да! Момент! Играл Мустафу довольно молодой, правда уже начавший лысеть, актёр, поэтому пришлось наложить ему возрастной грим, надеть парик с сединой и бороду приклеить, ведь по пьесе Бею было уже за пятьдесят. И, само собой, голову Мустафы Бея украшала роскошная чалма. Главной же приметой его заслуг перед короной был сверкавший бриллиантами изумительной красоты орден Леопарда, что переливался на груди.
Эффектно смотрелся Мустафа Бей, что ни говори, и держался с подобающим достоинством.
Вердикт суда, принятый единогласно, звучал так: разжаловать Мустафу Бея в рядовые, лишить всех воинских регалий и наград, а затем расстрелять в назидание всем, предавшим белое дело.
Председатель суда, отставной генерал от инфантерии, лично приблизился к подсудимому и со словами: «Я лишаю тебя высокого звания русского офицера!» рванул эполет с аксельбантом с плеча Бея и отбросил в сторону. Все зрители, а вместе с ними и судьи вздрогнули: вместе с эполетом генерал сорвал с несчастного артиста и парик вместе с чалмой.
– Вах! – послышалось в зале, – Я же тебе говорил, женщина, что он лысый.
Бедный артист мгновенно стал цвета зрелого азербайджанского помидора и низко опустил голову в надежде скрыть своё лицо, раздираемое накатывающимся смехом. Но это был лишь первый акт экзекуции.
– Я лишаю тебя, недостойный, именного оружия! – провозгласил председатель суда, и с этими словами рванул перевязь кинжала и высоко поднял над головой.
Если театральные боги хотят пошутить, то шутят до конца: вместе с кинжалом председатель зацепил бороду Бея, и та повисла на его руке.
Судьи на скамейке мелко затрясли плечами, а часть из них пыталась отвернуться от зала, скрывая душивший приступ хохота. Скрыть ничего не удалось, тем более что публика буквально взорвалась смехом, сквозь который прорезался тоненький голосок: «Папа, он ещё и босый!»
– Он же предатель, потому и загримировался, собака! – ответил невидимый в зале папа, чем вызвал ещё более раскатистый прилив смеха. Скамья под офицерами, членами суда, мелко-мелко затряслась, грозя сломаться: они хохотали практически в полный голос, уже даже не пытаясь укрываться.
Бедный председатель суда, артист пожилой и очень опытный, грозно взглянул на смешливых артистов, затем с недоумением в зал, потом поднял глаза на свою руку, увидел бороду Бея, висящую вместе с кинжалом, побледнел, весь как-то странно завибрировал всем телом и едва не убежал от накатившего смеха за кулисы, прервав весь этот цирк.
Единственным, кто сохранял видимость присутствия духа, был Мустафа Бей, терять ему было нечего, позор был неотвратим, и потому удивительное спокойствие овладело им.
