Грустный и напряженно сосредоточенный Серёжка шагал из садика, держась за мамину руку.
– Сынок, – то и дело спрашивала встревоженная мама, – тебя кто-то обидел? Ну, что ты молчишь?
Серёжка сопел и хмуро продолжал вышагивать к дому.
– Может ты подрался?
Молчание.
– Может ты скушал чего?
– Яболока я шкушал…
– Плохое яблоко? – мама остановилась, присела к сыну, – Тебя тошнит?
– Ха-ошае. Пай-дём.
Короткая дорога кончилась быстро, и домой пришли в полной неизвестности. Что случилось? Почему Серёжка такой надутый?
Расспросы и попытки выведать причину так и не привели ни к чему, пока не сели ужинать.
Задумчиво, и без обычных долгих уговоров, съев котлетку и отложив в сторону вилку, Серёжка вдруг компот пить не стал, а сложил пухленькие ручки на столе и щекой одной лёг на них. Полежал, грустно наблюдая, как отец поглощает ужин.
– Серёжа, – сказала мама, – не клади локти на стол, нехорошо так делать.
– Падазди, мама. Я у папы спрасить хацу.
– Что, сынулечка? – отец доедал последний кусочек.
– Папа, шкажи, ну пацему так: каздый думает только о себе, и только я один думаю обо мне?
Монолог
– Это я, знаете, что?.. Это я думаю, как вам рассказывать. … Вот… Всё равно, я, вот, не понимаю: почему, когда одни люди врут, то им верят, а я, вот, рассказываю… и… Ай, ладно, вы всё равно мне тоже не поверите.
Я, вот, Юрке Сирину рассказывал – он мне не поверил, хотя мы с ним дружим, и я дал ему за просто так две жевачки с вкладышами и монету с этих… Сель… этих… Сель… ну как их? Сель-шель-ссс-ких островов, с пальмой. А сам он, между прочим, всем в школе рассказывал, что его папа ездил в Париж, а мама – в Японию, и привезли ему электронную игрушку, ну, знаете, такую, с ковбойцами… Ну, там кнопочки нажимаешь, и когда тысячу набираешь, то там все серии «Ну, погоди!» показывают…
Ой! Это же у нас, «Ну, погоди!», а у них там… «Чипс и чупс», что ли?
Я что-то запутался… Я, тогда, завтра начну вам рассказывать, ладно?
А Сирин же врёт! А ему верят. У него папа плотником работает у нас в школе, а мама – каc… кан… этой… ну… кан-стел-ляншей. Ну, вот… Я тогда вам с са-а-амого начала начну, ладно?
Правда, это очень давно было, прошлой осенью.
Я заболел тогда, и мама утром мне горлышко посмотрела и говорит: «Владюшечка, ты сегодня ещё дома посиди, ладно? Я в час приду, покормлю тебя супиком… Только не смотри, пожалуйста, всё подряд по телевизору, хорошо? А то глазки заболят». И ушла.
А я телевизор и не смотрел вовсе, потому что скоро совсем Юрка пришёл – у нас, оказывается, русиша не было – и принёс мне задания и книжку, он брал у меня, а я сам ещё прочитать не успел. Он, когда ушёл, я сразу читать стал. А там, в книжке, два вкладыша было и такая резинка стирательная, знаете, розовая… только не целая, а так, кусочек… Сирин забыл, наверное…
Вот, а потом до самой мамы ничего такого не было, я просто читал, а потом просто стал рисовать и слова писать в облаках… Ну, знаете, когда люди говорят, то рядом в облаках слова пишут, чтобы знать?
Значит, дальше мама пришла и сразу там, на кухне греметь стала. Я и маму нарисовал, только мне не понравилось – мама красивая, я её очень люблю – а у меня некрасивая получилась. Я тогда взял эту резинку и стёр маму. Слышу: в кухне что-то разбилось… и всё.
Я тогда подождал немножко, а потом на кухню пошёл, а мамы – нету. Я всё-всё обсмотрел, даже под столом, даже на лестницу выходил, хотя мама мне не разрешала же. А дверь-то снутри закрыта была. Ну, не могла же мама понести мусор и снутри закрыться, ведь правда, же?
