Но я?
Я?!
Пфу…
Единственное, что было у меня настоящего, – недоверие ко всему этому художественному сообществу.
Отвращение к их бизнесу.
Неприятие.
Но в какой-то момент я в этот бизнес сам вляпался.
Одним большим пальцем на ноге, но вляпался.
Всего-то пальчиком…
Но и этого оказалось достаточно.
Разврат.
Разврат.
28
Ну и вот…
Потихонечку-полегонечку крошка-фюрер одолел меня.
И пошёл буйствовать!
Плевки разбрасывать.
Уж не помню, на кого я плюнул в первый раз.
Кажется, в Вене – на какого-то американского лектора.
Или на Харальда Зеемана?
И мне это понравилось.
Разошёлся я.
Плевание превратилось в амплуа, стало главным способом общения.
«Амплуа» – какое слово мерзкое!
Тьфу!
Я плевал на разных известных и не слишком известных личностей.
На философа Жижека…
На культуролога Гройса…
На всяких кураторов…
На художника Райнера Ганаля…
На писателя Сорокина…
На Маурицио Каттелана – популярного художника.
На писателя Тома Маккарти в Лондоне…
На Оливье Зама – главного редактора «Purple Fashion Magazine»…
На галериста Ларри Гагосяна и какого-то его приятеля…
На директора МоМА Гленна Лоури.
Плевал…
Плевал…
Много раз…
А если не плевал, то говном их закидывал.
Как Тиль Уленшпигель или Панург.
И всегда перед этим голос нашёптывал: «Вот сейчас давай… Плюнь… Встань и плюнь… Подойди и плюнь!.. Ну!..»
И я подчинялся голосу.
Подчинялся Адольфу Гитлеру?
Или Иосифу Сталину?!
О!
29
Есть две страшные книги на земле: «Краткий курс истории ВКП(б)» Сталина и «Майн кампф» Гитлера.
Ни ту ни другую я не читал.
Но каким-то странным образом их гнусный душок проник в меня.
Душок или божок?
И как проник?
Через рот или задний проход?
А в вас?
30
Есть, конечно, и другие подлые книженции.
Вообще, вся книгопромышленность – подлая.
Она служит капиталу и его прислужникам.
Она служит цивилизации и её прислужникам.
Она служит обществу и его прислужникам.
Я ненавижу общество!
ЛЮБОЕ ОБЩЕСТВО.
Но есть, конечно, и хорошие авторы.
Например, Густав Ландауэр.
Всё, что он написал, – замечательно.
Или Жак Каматт, например.
Или Оноре Бальзак.
Или Жиль Делёз.
Или Жильбер Симондон.
31
Иногда мне кажется, что я плевался, потому что хотел того маленького Гитлера с проглоченной мною нацистской марки выплюнуть.
И по той же причине прилюдно какал и кидался какашками.
Чтобы Шикльгрубера из себя выкакать.
Чтобы Джугашвили из себя вытравить.
Но это не помогало, а наоборот.
Я был заражён микрофашистской немощью и не знал, как от неё отделаться.
Фашистский голос скрежетал в ушную раковину: «Иди, малец, и плюй, плюй, плюй!»
32
Между прочим, я и сейчас не уважаю людей, на которых плевал.
И не собираюсь просить у них прощения.
Все они кажутся мне фальшивками.
Даже если некоторые из них – талантливые.
Сорокин…
Гройс…
Маурицио…
Гленн Лоури…
Кто там ещё?
Но…
ПЛЕВАТЬСЯ НЕХОРОШО!
Нужно совершенно иначе поступать!
Нужно от всего нынешнего базара – прочь!
Нужно быть не с современными людьми, а с чудесными предками.
Нужно разорвать все связи с обществом.
И крепко связать себя с тем, что по-русски называется совестью.
В философии это называется этикой.
Нужно слушать голоса мёртвых, которые умели по совести жить.
Нужно слушать голос самого первого поэта, чьё имя – Орфей.
Он был аскет.
Не ел зверей.
Не говорил, а пел.
Для Эвридики, для птиц и зверей.
Вот это и есть кодекс настоящего художника.
А ты, микрофашист Бренер, сгинь!
БОЖЕ, СДВИНЬ МЕНЯ, СДВИНЬ!
Аминь.
33
Кстати, голос Гитлера во мне умолк.
Это само собой произошло.
Возможно, от старости?
