— Я же, блядь, попросил! — рычит сквозь стиснутые зубы и тыльной стороной кулака бьет по стене над моей головой. — Заткнуться, замолчать, ни слова больше не произносить, Алёна, какого хрена это для тебя так сложно, а? — сверлит взглядом, в котором нет ничего, кроме разочарования.
— Прости, — одними губами, потому что в горле пересохло от нашего напряжения. Мы два оголенных провода, а еще мы слишком близко, так что точно скоро произойдет короткое замыкание.
— Прощу в первый и последний раз, — кивает, и вроде должно стать легче, но он не расслабляется. Только костяшками по моим ключицам ведет, опускается ниже, сдвигает пижаму в сторону, так что бретелька сползает к локтю, оголяя грудь, — но ты будешь кричать.
— Что? — спрашиваю испуганно и упираюсь ладонью в его грудь. Шиплю, потому что сосок оказывается зажатым между его пальцев. Я ни черта не понимаю, что он делает.
— Имя мое кричи, — бросает отрывисто. Ведет руку ниже, легко раздвигая пальцами влажные складки и проникая внутрь.
— О-о-о, — озарение мешается с удовольствием и выливается в короткие предыхания и тихие всхлипывания.
— Я жду, — толкается, медленно выходит и повторяет действие, пока я расползаюсь по стене, потому что после чрезмерного напряжения мне очень хорошо. По телу всполохами бегут искры, я концентрируюсь на темноте глаз, которые утопить в своей черноте меня хотят.
Пашка нигде больше меня не касается, только рукой. Никакой близости, ощущения сильного тела, горячей кожи и никаких поцелуев. Я не привыкла к такому, но необычный опыт отзывается в груди, где все еще бешено тарабанит сердце. Кусаю губы, жмурюсь и обхватываю обеими руками шею Соколова, но он не дает к себе прижаться.
— В глаза смотри.
Я, кажется, умру прямо сейчас от того, насколько это неправильно хорошо. Я не должна сдаваться, не должна чувствовать сумасшедшего желания, не должна гореть от грубых ласк, но все это происходит здесь и сейчас. Боюсь. Боюсь открыть глаза и встретиться с бурей. Я не выдержу, уже захлебываюсь наслаждением и сжимаюсь с каждым резким толчком.
Сдаюсь. Снова пропадаю, встречаясь с взглядом, в котором столько всего невысказанного таится. Пашка уверенно ведет меня к грани, я уже ни черта не понимаю и едва держусь. Он заботливо поднимает мою ногу и заводит на свое бедро, сжимает кожу почти до боли и срывается на дикий темп.
— Боже…
— Давай. Иначе я остановлюсь.
Я едва слышу. По телу поднимается теплая волна оргазма. Хватаю воздух, которого становится мало, фокусируюсь на лице Соколова, мужественном, красивом. Он усмехается и нарочно замедляется, подкрепляя действием свои слова.
— Нет, нет, пожалуйста, Паша, — я глажу его щеки, цепляюсь за плечо и подаюсь бедрами вперед. — Паша-а-а-а, да, да-а-а, — он возвращается к прежнему ритму и уже не противится нашей близости.
Обнимаю его, прижимая к себе крепко-крепко, будто приклеить хочу. Он утыкается в мою шею носом, кусает кожу и хрипло говорит:
— Моя, ты только моя, поняла? — слова добивают. Это уже не то что контрольный в голову — это бомба, срабатывающая моментально. Меня разрывает на части от сильного оргазма, который столпом колючих искр врезается в кожу. По щекам катятся слезы и, отойдя от сумасшедшей волны, я тихо всхлипываю, все еще подрагивая от пережитых ощущений.
Не от него я хотела услышать эти слова. Совсем не Пашка герой моего романа, но сейчас в сказанное хочется верить — глупо поддаться и часто-часто закивать, соглашаясь со всем. Мне больно. После взлета к удовольствию я с глухим ударом разлетаюсь в клочья, ударившись о землю.
