— Все с тобой так, Алён, — в две затяжки расправляется с половиной сигареты и тушит окурок в стеклянной банке, которую я использую вместо пепельницы. Он поворачивает голову и долго смотрит на меня, изучая, будто впервые видит. — Может, не получается как у всех, потому что не такая, как все? — улыбается и выпрямляется, как всегда беспечный Соколов. Чувствую себя букашкой рядом с ним. Маленькой и непримечательной, которую раздавить одним пальцем можно.
— Потому что дура набитая, да? — все же всхлипываю и, не найдя сил успокоиться, заталкиваю недокуренную сигарету к Пашкиному бычку. Вот, теперь даже у него есть пара. А мне давись одиночеством. Смущаюсь под пристальным взглядом Соколова и глубоко вздыхаю. — Ладно, не отвечай, — отмахиваюсь. Он же ляпнет что-то по привычке, а я потом думать начну. Мне сегодня такое противопоказано. Мне бы отогреться.
— Нет, Алён, потому что необыкновенная, — отмирает Пашка, а мое сердце ёкает, биться забывая. — Хотя иногда и ведешь себя как дурочка.
— Это потому что вокруг одни дураки. Человека создает его окружение, знаешь? — подтруниваю, и Соколов тихо смеется, качая головой. Плакать уже не хочется, думать о Жене тоже. Тепла бы и уюта. И переживу.
— Да, я тот еще идиот, — соглашается, мгновенно сгущая между нами воздух. Он теперь тянется вишневой патокой — тяжело дышать.
— Почему? — хмурюсь, не понимая, что он имеет в виду.
Пашка снова меня гипнотизирует, будто ищет точку концентрации для пьяного мозга, чтобы не шатало из стороны в сторону. За грудиной давит, Соколов снова тянет с ответом. Опускаю ладонь на дверную ручку, мозг лихорадит от передоза алкоголя и никотина — меня снова бросает в жар, и волоски на шее становятся дыбом. Надо точно завязывать пить.
Хватает одного вдоха, резко выброшенной в мою сторону руки, которая ложится на затылок и тянет к мужскому телу. Губы Соколова находят мои, взрывая внутренний мир и высвобождая странные эмоции. Стоит возмутиться, оттолкнуть и правда назвать идиотом, но вместо этого чувствую щемящую искренность и отчаянную нежность. Последнее явно себе придумываю уязвленным сознанием, потому что язык Пашки хозяйничает у меня во рту, дразнит, скользит по губам, рассыпая сотни мурашек по плечам и спине. Вторая ладонь его обхватывает талию, лишая меня возможности отстраниться. Горячая волна поднимается в груди, сжимаю пальцами его кофту, так и не решив: упереться ладонями в грудь или обнять, схватившись за плечи.
Бессовестно отвечаю на поцелуй со вкусом сигаретной горечи и гоню прочь растерянность. Соколов, не встретив сопротивления, отрывает мои ноги от пола, перехватывает удобнее, не оставляя мне выбора.
Все не так совсем. Как-то необузданно, очень остро. Это слишком для нежной меня, привыкшей к совершенно другому. Соколов мир мой взрывает, просто, целуя, и я обо всех проблемах забываю.
— Можешь не отвечать, — усмехаюсь, прерывая дикий поцелуй. — Поставь меня.
— Нет, — он качает головой, а у меня от его уверенности все мышцы сводит. Знаю же, что нравлюсь ему. Дорвался. Теперь хрен убежишь. Мало того, что я и так ему по физическим данным проигрываю, так еще и он явно трезвее из нас двоих. — Я не хочу останавливаться, — зажимает меня между своим телом и стеной. Утыкаюсь носом в его ключицы — дышу им, и это очередной яд, который мешает сосредоточиться на суровой реальности, только самый приятный, потому что от него тепло по всему телу расходится и сердце оживает, ускоряя пульс. — Давай так: я обещаю свалить до того, как ты утром проснешься, а ты пообещаешь мне не убиваться по поводу Жени и всего, что произойдет ночью.
