год подгонял днями, свистел, точно плеть.
А по уступам нагорья не отставая за нами
темным облаком ночью, пламенем днем
следовал хитроумный и могучий Хирон.
Ведь что-то его побуждало, что-то влекло?
Но вот что? – До сих пор тайна: хотел ли он
присоединиться к их мрачной травле или,
может, вмешаться, чтобы что-то спасти?!
Выяснилось потом, был исполин уставшим,
продрогшим в столетних объятьях Борея, —
он плелся из любопытства, не думая ни о чем.
Следов моих становилось всё меньше,
а те, что не поддавались сразу – зияли
цветочной раной, не рубцуясь, не засыхая, —
их раздавали пряниками с ванилью, корицей
потешные скоморохи, умные и безлицые,
зацелованное дурачье.
Да, мне странным казалось упрямство
нести письмена на стороны света и мрака
к какому-то мифическому адресату, чье имя
я не распознала и не смогла прочесть.
Но к чести сказать или, напротив, в проклятие
все мои стертые литеры-знаки как заклятия
проступили на лбах прожорливой рати.
Три барса, лис и медведь и с ними кентавр
в своих личных свидетельствах, ранах и тайнах
предстанут теми самыми письменами,
что они старательно за мной затушевали,
вытесняя из тени тень, высветляя светом свет.
