Я сделал паузу. Ее глаза расширились. Клянусь, пододвинься я к ней чуть ближе, я мог бы увидеть в них себя.
– Думаешь, если бы она осталась одна во всем мире, а потом погибла через пару дней, как и отведено бабочкам, эти бабочки стали бы исполнять желания всех твоих клиентов?
– Не знаю. Этот вопрос мучает меня уже много времени. С того самого дня, как я увидел это вживую. Их интимное общение между собой, их сообщничество, тайное и непонятное никому, кроме меня или еще кого-то, кто так же случайно оказался не в то время и не в том месте. Знаешь, оно почти такое же, как у людей, только ближе. Все равно что мы бы сидели сейчас с тобой и…
Я попытался что-то изобразить руками, но ничего не вышло. Она же смотрела на меня с удивлением и даже с любопытством. Все же возраст не смог у нее этого отобрать. Всего этого живого в ней, что только цвело и распускалось, цвело и распускалось… Я все больше узнавал в ней Кристину от слова «крест» и все меньше жалел, что я не смог удержать свою тайну у себя за пазухой.
– Все равно что мы бы сидели и соприкасались нашими глазами, прямо слизистыми, понимаешь? Щекотали друг друга ресницами и всякое такое… А лучше, общались бы друг с другом посредством урчания в животе. Ты бы понимала меня куда хуже, если бы я мог сказать все то, что зашифровал для тебя мой желудок. Это было бы совсем другое. Это было бы более поверхностно. Все равно что…
Она зажмурилась и поджала нижнюю губу. Должно быть, я плохо умел изъясняться о чем-то абстрактном.
– В общем, я все равно не смогу тебе как следует объяснить.
– Я понимаю.
– Правда?
– Ну да.
Мы помолчали. Кристина стучала по чашке ногтями. Вечер нас обнял. Становилось темно. Я думал, захочет ли она увидеть меня завтра или послезавтра.
– И что, даже ни один из твоих клиентов ни разу не приносил тебе ничего похожего? Хотя бы просто отдаленно?
– Нет. Ничего похожего. Разве что, Парусник Маака. Она довольно большая, куда больше той бабочки, что сидела у меня под кепкой. Максимальный размах крыльев Парусника, в частности, самца, примерно около тринадцати сантиметров. У той бабочки, сдается мне, он бы не превысил и девяти. Все в ней было достаточно просто, вот только… Сам окрас переливался, будто чешуя рыбы.
Я отпил немного кофе, проследил, что она смотрела на меня, а не по сторонам, и продолжил.
– Но на ней не было ни симметричного узора, ни чего-то такого, что свойственно чешуекрылым. Было просто черное полотно, покрытое россыпью изумрудного. Представь, что каждая ее частичка черного опыления была присоединена к частичке изумрудного опыления. И это было так натурально, что можно не поверить своим глазам. Это было настоящее чудо природы. Ни пятнышка, ни резной окантовки по краям крыльев, буквально ничего. Только черная мгла, словно кусок вселенной.
– И ты никому об этом не рассказывал?
– Рассказывал одному профессору, а потом однокурснику, а тогда, когда это случилось, рассказал своей бабушке. Но я никому не говорил как именно это случилось. Я просто описывал бабочку, которая заняла все мое воображение. Но никто, включая профессора, что опросил всех своих коллег и искренне заинтересовался вопросом, а потом предлагал мне всевозможные варианты особей с похожим опылением и строением крыльев, никто из них не докопался до той правды, что я искал. Профессор раскладывал фотографии на своих коленях, и мы с ним вместе, согнувшись в три погибели, два кретина с бабочками в голове, рассматривали кандидатуры, предложенные региональным советом энтомологов, а по совместительству еще и лепидоптерологов.
