Осень №41. Декорации нашей жизни - страница 19

Я задумался, мозоля взглядом надпись на своей синей кепке: «New York 1968». Я несколько раз перечитал эти два слова, потом разобрал их на буквы и приступил к цифрам. Я был погружен в размышление. Какое желание я мог загадать? У меня была семья, была кошка Соня и даже собака по имени Шарик, был свой велосипед и телевизор, чтобы смотреть всякое в тайне от родителей. Я занимался всеми теми вещами, что находил интересными, ходил в школу и увлекался анатомией птиц и животных. Вскоре я пришел к выводу, что не могу ничего загадать, потому что все у меня уже и так было, начиная с чего-то важного и заканчивая всякими мелочами по типу окунуть палец в банку с джемом или понюхать журнальные страницы. У меня просто не хватило фантазии выдумать что-то помимо блестящих ручек, что у меня уже были, и игрушечного самосвала, которого я хотел вот уже целую вечность, но его совсем недавно мне купили родители. Я сказал этому голосу, что не могу ничего придумать и тогда он пообещал мне, что за эту бабочку все бабочки мира, маленькие и крупные, редкие и не очень будут помогать мне исполнять желания других людей.

Я помню, что поднял кепку и отошел на пару шагов назад, пытаясь удержать все услышанное в своей голове, а все те ощущения, что мне довелось испытать, на своем теле. Моя бабочка упорхнула, и я с замиранием сердца наблюдал за их общим танцем, связанным с объединением и тем, что в их тайну впервые был посвящен человек. Тот, кто был похож на гигантскую бабочку, но не обладал такими красивыми крыльями и вообще не умел летать. Тот, кто был высок, как какое-нибудь дерево, и любил ловить красивых бабочек своей кепкой.

Домой я побрел затемно, катя свой велосипедик рядом с собой. Этой ночью ко мне впервые пришла бессонница. Я ворочался и не мог найти в себе ни одной капли сна. Наутро бабушка рассказала мне об этом понятии, и я запомнил его на всю жизнь, как и то, что случилось со мной тем солнечным августовским днем. Этот мелкий ручей и рой бабочек прямо над ним встречал меня каждый раз, когда я последующие два или три года его посещал. А потом в какое-то лето ручей высох и бабочки тоже пропали. С ними пропало и то волшебство, их шепот, похожий на природные звуки, и то чувство, заставляющее ступать по земле как можно тише, чтобы ненароком ничего этого не разрушить. Тогда я и понял, что дело действительно было в ручье. Я не помнил, каким летом все это исчезло. Это было одно лето из тех, что помещалось в рамки загадочного периода 6—9.

После, когда я приезжал туда в сознательном возрасте, я видел только отчего-то мокрую землю и доски, наваленные прямо в том месте. Каждое лето я надеялся, что я смогу снова это увидеть, но все было тщетно. С ручьем все пропало. С ним пропала и красивая черная бабочка с мохнатым брюшком. За всю жизнь я не встретил ничего похожего. Она словно испарилась. И я, взрослый, без своего велосипеда, но с заметной щетиной на подбородке, смотрел прямо туда, надеясь, что бабочки в ту же секунду вылетят из-под досок. Но этого не случалось. Не случилось раз, не случилось два, не случилось три. Все это можно было смело принять за детские фантазии. Это меня и тревожило. Было ли это на самом деле?

Все то, что было со мной в период 6—9 и без того можно было принять за нечто спорное – скорпионы, которые не могли водится в опилках; блестящая голубая глина, что напоминала мне крохотные яйца красивых змей, – ее я накопал в каком-то далеком лесу; отрубленная поросячья морда в люке дедушкиного сарая, что заглянула мне прямо в душу; какая-то семья, с которой дружила моя тетя, их лица и смех, который я уже не мог воспроизвести в своей голове, и тем более вспомнить их имен; тайные встречи с соседской собакой, с которой я тесно дружил и зимой носил конфеты из дедушкиного серванта, перелезая через ограду… Все это был период 6—9. Чужой и таинственный. Что-то из этого несомненно было правдой, и если к большинству этих вещей я относился как к какому-то сну, другой жизни, которая приключилась с кем-то другим, но мне повезло за ней поглядеть, то к той поездке – с полной серьезностью. Стоило ли говорить, что среди всего своего детского хлама я взял с собой во взрослую жизнь только синюю кепку, ту самую, под которой в нескольких сантиметрах от моей руки сидела бабочка Черно-Зеленое Брюшко.