Осень Атлантиды - страница 18

Над головой пролетел маленький светло-серебристый аппарат. В выпуклом, словно удивленный глаз, лобовом стекле она успела разглядеть молодого человека и рядом с ним смеющуюся девушку. Оба были в шлемах, но ремешки, легкомысленно непристегнутые, свисали вниз и покачивались под подбородками.

Энгиус шевельнулся, Таллури показалось, что он сейчас тронет Ечи вперед. Она собралась с духом:

– Прости, что спрашиваю. Ты оставишь меня? Я хочу сказать, мы… больше не увидимся?

Он еще раз кашлянул.

– Не здесь и не так следовало сообщить тебе о решении. Но раз ты об этом спрашиваешь, я должен ответить. Есть древний закон, говорящий об опекунстве, усыновлении и тому подобных вещах. В основном тексте есть такой раздел: «Если какому человеку придется, по доброй ли воле или (он вздохнул) при вынужденных обстоятельствах, долгое время опекать беззащитного или беспомощного, и если названный подопечным привяжется к своему опекуну и не захочет его оставить, опекун не имеет права расстаться с ним по своей лишь воле, но только с согласия подопечного и при условии ненанесения взаимного вреда». Так говорит закон. И ритуалов не требуется.

Энгиус отвернулся и снова стал смотреть на трассу. Таллури показалось, что он сильно огорчен, но он вдруг добавил проникновенно и почти ласково:

– У нас это называется «лунное дитя».

В это же мгновение Ечи решительно тронул с места, не дожидаясь команды. Повозку слегка тряхнуло на ребре каменной (или из чего она там сделана?) магистрали, и они влились в общий поток.

«Так я теперь?..» – Таллури попыталась закончить мысль, но не осмелилась. Энгиус, перекрывая гул дороги, но не оборачиваясь, произнес:

– «Нид» – неявное, не явленное открыто. То, на что указали знаки судьбы, эти таинственные глаголы Единого Бога. То, что не объяснишь законами обыденности, но ослушаться невозможно. Отныне и навсегда, или до возможного замужества, ты – Таллури нид-Энгиус. Мой «лунный» ребенок.

– Ты новенькая? – взгляд круглолицей рыжеволосой девушки был весел и очень доброжелателен. – Проходи и устраивайся! А если хочешь, сразу пойдем осматриваться. Я, правда, уже была и в учебном здании, и в парке, и… В общем, почти везде успела побывать. Но вдвоем интереснее, правда?

…Комната в уютном домике, на втором этаже, в самом углу, где сходились две внешние галереи, увитые диким виноградом и плющом, куда ее привел и оставил Энгиус, была тем обиталищем, где ей предстояло прожить по крайней мере несколько ближайших лет. Сам этот домик, и подсобные помещения вокруг домика, и еще несколько подобных же невысоких жилых строений в парке – всё это принадлежало Университету.

Пока они шли через парк по ровным и чистым песчаным дорожкам, Энгиус предавался воспоминаниям о проведенных им здесь студенческих годах. Он показал даже окна комнаты, где сам некогда проживал.

– Тогда, много лет назад, мы все жили здесь, – он обвел рукой парк, – единой студенческой семьей. Братством! В те годы ни у кого и мысли не было пренебречь жизнью в нашем сообществе ради комфорта и неги родительского дома. Из Студенческого Братства, вот эти и эти домики справа и слева, не уходил никто даже на день. Если только навестить родных при крайней необходимости. А сейчас… – он махнул рукой, – пустует чуть ли не четверть помещений. И, знаешь, многих студентов привозят на занятия в виманах. Да-да!

– У меня нет родных. Можно я буду навещать тебя? – несмело спросила Таллури, и так как Энгиус медлил с ответом, она мысленно проговорила, вспоминая слова Закона, проговорила горячо, почти требовательно: «Я не хочу с тобой расставаться: у меня больше никого нет!»