Осень давнего года. Книга вторая - страница 30

– Скажи, Антон, ты вообще что-нибудь раньше знал о своих предках?

– Ну-у… – замялся мальчишка. – Кажется, они были деревенскими жителями. Работали на земле усердно: хлеб растить умели как надо, скот у них был справный, птица водилась в изобилии, от овощей погреба ломились. Об этом мне бабушка Настасья рассказывала. Еще она говорила, что после революции многих из прабабушек-прадедушек за эту самую домовитость и хозяйственность раскулачили, а имущество отобрали. Кого расстреляли, кого на Север сослали, где они почти все и сгинули. Наша семья – тоже из бывших сосланных в Сибирь… Так это получается, Кирилл Владимирович, что мои предки до революции в Подмосковье жили и крестьянствовали?!

– Ты весьма смышлен, мой юный друг, – одобрил пончика скворец. – Что еще тебе известно?

Мальчишка вздохнул:

– Да, в общем, больше ничего. Еще бабушка сердилась на дядю Колю: он первым в семье хлеборобскому делу изменил и в город переехал.

– Тогда слушай меня внимательно, – Кирилл Владимирович помолчал, собираясь с мыслями. – Ты сейчас узнаешь самое главное. Начиная с только что прошедшей осенней ночи 1685 года, когда Дормидонт Ильич подвергся поочередно нападению многих пороков, а одному из них поддался, жизнь вашего рода, Антон, в корне изменилась. Я думаю, ты уже понял: в конце 17 века семейство раскололось на две части. Одну из них составили бессердечные скопидомы Дормидонт Ильич и Параша, другую – добрые мечтатели, хранители чести рода – Аграфена Михайловна и Афанасий. И, представь себе, мой юный друг: это деление по убеждениям сохранилось в потомках Дормидонтова семейства и в последующие времена. Вспомни сыновей Афанасия и Параши – до чего они были разными! А ведь, казалось бы, мальчики приходились друг другу двоюродными братьями – значит, могли бы иметь общие позиции во взглядах на жизнь. Но ничего подобного! Демидушка рос добрым, трудолюбивым и честным, Егорушка – эгоистичным, ленивым и жестоким – им очень рано овладела алая ящерица. Так повелось и потом: из двоих детей в семье один вырастал порядочным человеком, а второй – бессовестным плутом, или скрягой, или завистником, или злыднем. А бывало, что в дитяте расцветали сразу несколько пороков!

– Так вот почему… – потрясенно прошептал Антошка. – Вот почему баба Настя часто говорила мне: «Будь, внучек, как твой отец. Не равняйся на Николашку, дядюшку богоданного! Не смотри на младшего моего сынка – что ловок, мол, да удачлив, да изворотлив, как уж болотный, – всегда сухим из воды выйдет! Правды в нем нет, да настоящей чести, да желания хоть малым чем-то делиться с другими. А это очень плохо, Антонюшка. Не знает Николаша главных радостей людских, потому что только для себя живет. Жалею я ребенка своего разнесчастного, а что сделаешь, коли он таким вот взял и возрос? Когда жив был еще твой дедушка Савелий Иваныч, строгий отец моим сынам, умел он младшенького удержать от жадности и вранья, наставить его на путь истинный. Да знаешь, внучек: уж пятнадцать лет минуло, как муж мой единственный в могилу лег. Вот Николай-то и распоясался! Удержу ему нет, хочет все деньги, какие на свете есть, себе в карман сложить. И в кого парень такой пошел, ума не приложу! Мы-то, его родители, оба люди честные, скупердяями никогда не слыли. Правда, была у меня когда-то родная сестра, Меланьей звали. Так девчонка до того сквалыжной и злой уродилась, что, когда ей лет примерно двенадцать исполнилось, стала у нас в школе кусочками хлеба торговать. А время было голодное, военное. Детей же Советское государство поддерживало: в школе ученики получали бесплатные завтраки. Так вот, Меланья обычно перетерпит, свой-то ломтик хлеба не съест, спрячет за пазуху. А потом, через два урока, когда ребятишки из ее класса опять оголодают – да и сколько сытости было в том завтраке? – достанет хлеб, нарежет ниткой на шесть, а то и на восемь частей. И предлагает – ты слышь, Антонюшка, своим же товарищам: „Хочешь, я тебе дам этот квадратик? Но завтра ты мне вдвое больше вернешь!“ А дети, внучек, тогда постоянно ну просто до обморока есть хотели! – а многие и падали от голода, иногда прямо на уроке. По себе помню, как голова у меня целыми днями кружилась от недоедания! И, конечно, не выдерживал ребенок этакого соблазна – рука у него сама тянулась к хлебцу, и проглатывало дитя тот „квадратик“-то в один миг. А на другой день – уговор, как известно, дороже денег! – отламывало оно Меланье уже прямоугольник, потому что обязалось отдать в два раза больше. Скоро у негодницы в должниках не только одноклассники, но и, почитай, все малыши ходили. Они-то, по юности лет, и вовсе не могли от „квадратиков“ отказаться, вот и выкладывали девчонке потом свои завтраки целиком. Когда про ее проделки учителя и родители узнали, такой шум поднялся! Уж и ругали Меланью, и стыдили, и из пионеров исключили. А с наглой спекулянтки – как с гуся вода! Знай усмехается себе да нос дерет, будто она умнее всех. Недолго, надо сказать, и прожила скареда на свете. Лет девятнадцать ей было, когда тянула моя сестра из реки плетеную „морду“ с рыбой. А „морда“-то возьми, да за корягу зацепись, да сбоку и порвись! Видит Меланья: через дырку в ловушке две маленькие рыбки назад в воду выскочили. Она остальной-то улов на берег швырнула да как закричит: „Врешь, мелочь, не уйдешь ты от меня! Ишь какие ушлые рыбешки, жить захотели! Не бывать этому, сварю я вас в ухе и съем!“ – и в реку за ними кинулась. А в этом месте недалеко от берега глубокий омут был: девушку в него тут же затянуло! Люди видят: не выныривает Меланья. Бросились спасать, да так и не достали ее из реки. Даже тело потом не всплыло. Точно по поговорке: в воду канула девушка. Жадность, вишь, ее заела, а также лютость непомерная! Вот, наверное, мой бедный Николаша неведомо каким образом в тетку свою и удался. Из водяной своей могилы протянула скупердяйка руку да сына моего за душу взяла. Вот и стал мой сынок непутевым. Вишь, все ему мало. В город подался деньгу заколачивать. А моего благословенья ему на это нет и не будет!» Значит, Кирилл Владимирович, моя бабушка права была? И Меланья, и дядя Коля – те самые «вторые» дети?!