Осень давнего года. Книга вторая - страница 46



– Эй, огарок, чего ты там ухмыляешься и руками машешь? Обрадовался, что я тебя достать не могу? Так я сейчас слезу и…

– И не тронешь мальчика пальцем! – рявкнул ему в лицо подскочивший к экипажу Савва Романович. – Понял, Гиммлер недобитый?

Страус, распушив перья, крепко клюнул Федьку в лоб. Тот откинулся навзничь и завизжал:

– По-онял, Ваша милость! Не прогневайтесь на меня, глупца бессчастного! Не погубите жизни моей во цвете лет!

– Немедля сесть! – скомандовала птица.

Советник суетливо повиновался.

– Прыгнуть с кареты на землю!

Шакловитый, перекрестившись, свалился вниз. Вскочил, начал кланяться, поворачиваясь бледным лицом в разные стороны:

– Вот он я, Ваша милость, слуга Ваш преданный и усердный. Приказывайте! Все, что пожелаете, вмиг исполню.

Савва Романович брезгливо потряс головой и чуть отступил от негодяя:

– Сади ребенка в карету – да не вздумай, даже случайно, сделать ему больно! Потом оправься, отряхнись, подтянись – а то ты на чучело похож! – и ступай к воротам, их вот-вот откроют. Не забыл за передрягами, для чего отправила тебя сюда государыня Софья Алексеевна?

– Нет, Ваша милость! – выкатил глаза Федька. – Все как есть помню.

– Вот и выполняй! – гаркнула птица. Потом вздохнула, повернулась к нам: – Рядовые, отпустите Андрюшу. Этот эсэсовский выползок, – страус презрительно махнул крылом в сторону советника, – пока больше не посмеет мучить ребенка. Так что не беспокойтесь за мальца, побои ему в ближайшем времени не грозят. А вам тоже пора в Пресбург, не забыли?

Иноземцев осторожно отцепил Андрейкины ручки от своего пиджака. Мы с подружкой с сожалением отпустили вихрастую головенку мальчика. Отошли назад. Малыш оглянулся – и, разумеется, не увидел нас. Страус поднял лапу и ткнул ею советника в спину:

– Чего стоишь? Выполняй приказ!

Шакловитый на трясущихся ногам подковылял к Андрейке и сказал ему фальшиво-сладким голосом:

– Ну, идем в карету, дитятко милое. Посидишь там, пока я с делами управлюсь.

Тот покорно подал мерзавцу руку и поплелся за Федькой к экипажу. У меня сдавило горло от жалости. Несчастный ребенок, оторванный судьбой от семьи! Ну, как помочь ему вернуться к маме и папе?!

Из-за угла крепости послышался мощный гул голосов. Наверное, там что-то произошло! Страус кивнул нам и Леньке с Пашкой, показал крылом вперед, быстро зашагал к воротам. Все поспешили за ним. Вот и площадка перед Потешным городком. Почему вдруг наступила тишина? И господа, и слуги молчат словно воды в рот набрав и взволнованно смотрят в сторону реки. На глади Яузы покачивается широкий плот. На плоту стоит карета, запряженная серыми лошадьми. Вокруг нее – разноцветная толпа. Плот причаливает к берегу. Двое слуг соскакивают на землю, привязывают сооружение к береговым опорам. Возница трогает лошадей, они осторожно свозят экипаж с плота. Карета, еле-еле трюхая, медленно приближается к городку. Вдруг сзади нас слышатся знакомые голоса:

– Вы видите, князь Борис Алексеевич? Я думал, это пустой слух насчет прибытия матушки-царицы! А она, извольте видеть, и взаправду уже здесь. А как же, скажите, обычаи старинные, древлие законы благочестия, кои гласят: не годится государыне среди суетной толпы открыто появляться! Ее место – тихие покои дворцовые. А если случается царице следовать на богомолье в дальний храм али монастырь, то выехать она обязана тайно, скрытно от народа московского – и не светлым днем, а рано утром либо в темный ночной час. Тут же – что делается!