А господин Шульц мягко, но настойчиво уже тянет Егора к кровати.
– Лизунчик, – страстно шепчет, – вы обещали именно сегодня. В годовщину вашей смерти.
Понял тут Егор, что ежели он и далее будет хранить своё инкогнито, то господин Шульц его, пожалуй, и… Сладкосолева аж в жар бросило. Этого ещё не хватало, думает, не ровён час и рожать придётся.
– Вы же обещали, Луиза, – прямо-таки сгорает от похоти господин Шульц, – обещали…
– Ничего я вам, господин Шульц, не обещал, – холодно промолвил Егор. – Не выдумывайте.
Господин Шульц резко голову откинул, словно его в лоб звезданули.
– Егор?! – вскричал. – Ты что ль?!
– Я, – отвечает Сладкосолев.
Тут господин Шульц как примется хохотать. Хохочет и хохочет… На кровать от смеха повалился, слёзы из глаз ручьями бегут.
– Ой, не могу! – ухахатывается.
– Вам-то смешочки… – Егор тяжко вздыхает. – А мне каково? Даже по нужде теперь по-нормальному не сходить.
Отсмеялся наконец господин Шульц и сигару закурил.
– Не переживайте, Егор, – попыхивает. – Знаете, что гласит восточная мудрость: «Женщина, не печалься, что ты женщина, ибо в следующей жизни станешь мужчиной. Мужчина, не радуйся, что ты мужчина, ибо в следующей жизни станешь женщиной».
– Чё-то я вас не понимаю, – пожимает девичьими плечами Сладкосолев.
– А я сейчас объясню, – говорит господин Шульц и объясняет: – Многие люди помнят свои прошлые жизни. Вы же, как это ни странно, помните свою будущую жизнь. Короче, французская балерина Луиза Дюваль в следующей жизни станет русским трактористом Егором Сладкосолевым. Уяснила, Лизавета?.. – игриво ущипнул господин Шульц Егора за щёчку.
Ни-чё Егор не уяснил.
– А как же – вы? – спрашивает. – Вы вон как были мужиком, так мужиком и остались.
– Я – это совсем другое дело, – отвечает господин Шульц. – Я, если хотите знать, вообще не человек.
– А кто же вы? – недоумевает Сладкосолев. – Скунс что ли?
– И не скунс… – Господин Шульц помолчал немного и прибавил значительно: – Помните чёрного кота с подпалинами из своего сна?
Егор насторожился.
– Ну?
– Баранки гну… Вот и подумайте на досуге своей… – господин Шульц по Егорову лбу пальцем указательным постучал, – жопой.
Сладкосолев принюхался и прислушался.
– Горелым пахнет, – сказывает. – И будто кричит кто.
Плотные занавески на окнах заалели. Господин Шульц их в сторону отдёрнул. А за окнами всё пылает!.. И пристройка, и амбары, и конюшня… А по двору в зареве пожарища чьи-то тени мечутся.
– Что такое?.. – растерялся господин Шульц.
– А вот это уже я вам объясню, – говорит Егор, ощущая в душе странное удовлетворение. – Крестьяне вам красного петуха пустили! Ну, держитеся, господин Шульц! Счас они с вилами заявятся!
И точно. Двери распахнулись, и в опочивальню ворвались бородатые мужики с вилами, топорами и дико горящими глазами.
– Ага-а! – заорали, – вот ты иде, колдун проклятый, с ведьмакой-полюбовницей!
– Господа! Господа! – заверещал господин Шульц.
Тут ему «господа» острые вилы в живот и воткнули. А вслед за этим и Сладкосолева рубанули топором по прелестной французской головке.
На сей раз очнулся Егор в общественном туалете, на полу… Поднялся Сладкосолев, оглядел себя. Бродяга бродягой. Одежда на нём вся как с помойки – рваная, грязная… Голова гудит, будто по ней обухом вдарили (впрочем, так ведь оно, по сути, и было). Вышел Егор на улицу, смотрит – а он снова в Бежецке, куда год назад на базар ездил, бычка Степана продавать. И так же электричка стоит на Сонково. Сел Сладкосолев в вагон. Билет, конечно, не взял, на какие шиши?.. Вскоре поехали.
