Иной раз, задумавшись, приходишь к мысли, что и они тоже нужны для полноты картины – то ли как некий общий фон, то ли в качестве той или иной детали, порой даже необходимой в каждодневной суете нашей быстротекущей жизни.
Как бы немного замедлить ее течение, пусть себе даже неторопливое, но все равно безвозвратное и ускользающее? Как взять чуть в сторону от ее стремнины, несущейся неведомо куда – хотя почему неведомо? Известно куда, известно ведь, чем все это заканчивается…
Как бы поближе к зеленому, приютному берегу, где течение помедленнее, помедленнее… А то и отыскать бы спокойную заводь, где оно, это течение, почти не заметно, зато взор привлекают и солнечные блики на воде, и ночная лунная дорожка, и развесистая ива, склонившаяся к зеркальной глади, а с лугов доносится дурманящий запах свежескошенной травы, и слышишь чью-то далекую песню о том, что любовь манит пленительно и властно, и хочется любить, страдать, переживать все муки, мечтать, молить, рыдать, поверить и простить, вернуть любовь и отдаться страсти, нежной и томительной, и не позволить ей уйти навсегда, а еще про утро туманное и седое, и про нивы печальные, снегом покрытые, пробуждающие почему-то воспоминания о взорах, так жадно ловимых, – да мало ли песен, невыразимо трогающих душу!
И разве обратишь на них внимание, несясь по стремнине, по перекатам туда, вниз, где уже гремит страшный, неведомый водопад, из которого еще никогда никто не выныривал?
Да, хорошо бы в тихую заветную заводь… А ведь как, совсем еще, кажется, вчера, хотелось из уютной заводи несмелого детства и полной смутных надежд юности туда, на быстрину, где радостно играет волна и вода бурлит и рокочет. А у камней-валунов и на порогах вскипает бешеной пеной. Туда, туда, подальше от сельского дома и милых родных лиц, излучающих бесхитростную ласку и наивную нежность, в гущу исторических событий, в водоворот чужих, подобных маскам, отвратительных физий, дышащих всеми пороками, злобой, ненавистью, торопливым безразличием и ужасом осознания – но только в последний миг – собственной гибели.
И вот они лениво тащатся одно за другим, а то вдруг несутся сломя голову, эти исторические события, подгоняемые причинами, грозящими неотвратимыми следствиями, скачут по проторенной необходимостью колее, то и дело выправляемой зловредными масонами.
Несмотря на тайную поддержку этих самых масонов молодой король Швеции Густав III так и не смог неожиданным маневром захватить Петербург и опрокинуть в реку Неву, известную непостоянством направления течения, памятник царю Петру I в отмщение за то, что он побил величайшего из шведских королей Карла XII, невесть как очутившегося вдали от суровых северных краев своих под благодатным небом Малороссии, недалеко от Полтавы, знаменитой пестротой и роскошью южных ярмарок, воспетых самим Гоголем.
Однако неудачное начало не обескуражило короля. Адмирал Грейг, славный шотландец, разметавший по морю шведский флот, погиб от удара в сердце страшного масонского кинжала. Благодаря его победе при острове Гогланде, не удалось высадить десант, назначенный королем для захвата Петербурга. Но сухопутные войска шведов прямым маршем двигались к границе Российской империи.
И едва успев отпраздновать морскую победу над своим неразумным, взбалмошным двоюродным братцем, императрица Екатерина II вдруг увидела, что дела совсем плохи. Густав III, отбитый с моря, идет на незащищенную столицу посуху. Потемкин с войсками – за тысячи верст на юге, под стенами неприступного Очакова. Члены государственного Совета в тайне радуются ее просчету. Воронцов, один из самых злостных недоброжелателей, спешно сложил вещи на подводы и собрался отъехать в свои дальние имения, подавая пример всем трусам и подлецам, скорым на панику и измену.
