– Нет, не волнуйтесь. У меня самый лучший друг со школьной скамьи – еврей, Авик Эпштейн.
– Сразу чувствуется, – обрадовалась дама и немного помолчав, добавила: – Приятно было с вами познакомиться, но нам уже пора. Мы сегодня улетаем. А вам всего хорошего, молодой человек. И послушайте мой совет: забирайте своего друга-еврея и уезжайте в Америку. Получите удовольствие.
Дама гордо зашагала к лифту, где ее терпеливо ждала внучка. Андрей смотрел на очаровательную девчушку и почему-то почувствовал, что еще обязательно ее увидит. Нескоро. Очень нескоро, но увидит. Тамаре о приходе ее единокровной сестры со своей бабушкой он говорить не стал.
Перед самыми родами Тамара опять начала нервничать, каким родится ребенок: светленьким в Андрюшу или, как Авик, брюнетом. К ее облегчению, у новорожденной волосы оказались каштановыми, хотя доктор сказал, что они потом могут потемнеть. Но, что будет потом, Тамару уже не волновало. Андрюша сначала слегка огорчился, узнав, что родилась девочка, а не мальчик: вспоминая своего отца – постоянно пьяного, бросившего семью, – он всегда представлял себе, каким станет отцом своему сыну. И хотя мысль эта была мгновенной, он долго не мог простить себя за нее. Когда он взял на руки шелковый розовый конвертик с завернутым в него маленьким чудом, его чудом, серьезно смотревшим на него своими широко открытыми голубыми глазками, причмокивающего своими крохотными губками, словно пытаясь что-то сказать ему, Андрей почувствовал, как по его телу разлилось тепло, а на глаза впервые в его взрослой жизни набежали слезы.
Выйдя из роддома, Андрей позвонил Авику. Тот долго расспрашивал Андрея о самочувствии Тамары и ребенка, а затем, стараясь скрыть волнение, как бы между прочим, спросил, на кого девочка похожа. «Понятия не имею, – расхохотался в ответ Андрей. – Надеюсь, будет на Томку. Ты лучше давай вали к ней – она будет рада тебя видеть».
– Чей ребенок? – нервно спросил Авик, переводя взгляд со сморщенного крохотного личика на Тамару, расплывшуюся в счастливой улыбке.
– А тебя это очень волнует? – съязвила Тамара.
– Волнует! – упрямо вскрикнул Авик.
– Не знаю… Может, Андрюшкин, а может быть, твой… Мне без разницы.
– А мне нет! – вдруг заорал Авик. – Тебе плевать, что я люблю тебя! Тебе вообще на всех плевать! – продолжал кричать Авик и, махнув рукой, выбежал из палаты.
Девочку назвали в честь Андрюшиной мамы – Наташей.
Наконец, к концу 1998 года, «Ивана Барбиери» запустили в прокат. Не обошлось, конечно, без неприятностей. После закрытого просмотра и долгих обсуждений министерство наконец выпустило фильм в прокат, дав ему вторую категорию. Это означало, что фильм пойдет в основном на экранах кинотеатров провинциальных городов, а если и доберется до столиц, то в маленькие залы и небольшими копиями. Неожиданно для него самого Андрей воспринял такое отношение к фильму настолько болезненно, что решил навсегда покончить с кино и заняться исключительно литературой – к этому времени он, кроме нескольких рассказов, опубликовал и небольшую повесть. Но тут, узнав о проблеме с фильмом, к делу подключился Жженов, который посмотрел его в маленьком кинотеатре на окраине Москвы. Фильм ему понравился, игра Андрея даже очень, и через несколько месяцев «Иван Барбиери» шел уже широким прокатом по всей России. Роль пьяницы соседа – его первая большая роль в кино – получилась у Андрея настолько яркой, настолько живой и запоминающейся, что после выхода фильма на экраны о молодом актере Земцове сразу заговорили. Его стали приглашать на эпизоды, и, если ему нравился сценарий и режиссер, он никогда не отказывался, каким бы маленьким эпизод ни был.
