– Как вам понравились наши росписи?
– Боюсь, я в живописи невежда, но руку опытного, может быть, даже знаменитого, мастера вижу.
Сеньор Рамирес назвал имя художника, а дон Стефано с сожалением припомнил, как ему хотелось при ограблении одного из богатейших замков забрать стоившую несколько тысяч дукатов картину. Он тогда не рискнул связываться с перепродажей знаменитого произведения искусства. Позже, высказывая хозяину соболезнования по поводу случившейся с ним неприятности, разбойник убедился в правильности своего решения. Вельможа боялся утратить семейную реликвию, которой была эта картина, а узнав, что шедевр остался на месте, на радостях выпил за здоровье неизвестных ему грабителей и не стал докучать стражникам требованиями проявить рвение при расследовании. Дон Стефано к тосту охотно присоединился.
Идальго тем временем продолжал:
– Мой дед настоял, чтобы одну из старых росписей мастер оставил нетронутой, хотя она совсем не в тогдашнем, да и не в нынешнем вкусе. Пойдёмте, я покажу.
Из вежливости дон Стефано проследовал за идальго и спустя минуту смотрел на изображение архангела Мигеля – предводителя небесного воинства. Фигура казалась изломанной, плоской, её нельзя было принять за портрет, и в первый миг кабальеро недоумевал, зачем эту древность не записали чем-либо более искусным. Однако чуть позже гость понял, что ему трудно отвести взгляд от сурового лица архангела. Ещё миг – и глаза изображённого на старинной росписи существа казались пылающими, пронзающими душу насквозь, всеведающими и ничего не прощающими. Кабальеро вздрогнул от выведших его из похожего на столбняк состояния слов идальго:
– Вижу, наш дон Мигель и на вас произвёл впечатление.
– Да… но такие картины сейчас не в чести.
– Божественные создания нынче принято изображать почти как обычных людей, разве что глаже. Скажете что-нибудь об архангеле?
– Он был дворянином! – вырывалось у дона Стефано.
– Вот как? – идальго был удивлён словами своего гостя и задумчиво произнёс: – Мне бы и в голову не пришло. Всю жизнь называл нашего архангела доном Мигелем и не задумывался о сословии. Я пойду на кладбище. Инес, наверное, уже помолилась на материнской могиле.
– Я недолго побуду здесь, помолюсь за родителей.
– Разумеется, кабальеро.
***
Алонсо Рамирес присоединился к дочери возле могил своих предков, жены и не ставших взрослыми сыновей. Следующая после Инес беременность его горячо любимой сеньоры Тересы оказалась неудачной, жена долго была между жизнью и смертью, поэтому дочь осталась младшим ребёнком. Второй сын погиб совсем мальчиком, а старшего забрала оспа. Родители не успели порадоваться, что девочка отделалась парой рубцов на руке, как заболел сначала сын, а потом и сеньора Тереса, долго метавшаяся в лихорадке и не узнавшая о смерти первенца. Муж смотрел, как прекрасное лицо жены покрывается язвами, истово молился, чтобы, пусть изуродованная, его Тересита осталась бы с ним… Небо не услышало этой молитвы. В этот день каждый год идальго вспоминал, как, обхватив голову, в отчаянии сидел возле супружеского ложа, где Тересита лежала уже холодная.
Время замерло до тех пор, пока мужчина не почувствовал прикосновение детской ручки. Инес, с красными глазами и распухшим от слёз носом, больше не плакала. Она тихо пролепетала «Папа…», а отец прижал девочку к себе, поцеловал волосы, осознавая – ему ещё есть ради кого жить. С тех пор мужчина лишь раз в году вспоминал, как умирала любимая, а в остальные дни приучил себя думать о счастливых годах, которые они провели вместе, о жарких ночах, о нежном негромком смехе и сияющей любовью улыбке самого дорогого и близкого в его жизни создания. О потерянных сыновьях идальго избегал вспоминать – сразу начинало болеть сердце, нужное, чтобы защитить единственное оставшееся дитя.
