«Будь как дома». Что за странное выражение? Будто люди могут вставать на место, подобно кусочкам пазла. Миссис Олбри сдержанно махнула в сторону еды.
Истон бросил на меня сердитый взгляд и жестом велел следовать за ним.
Мы зашли в распахнутые огромные стеклянные двери. Внутри на стойке стояло несколько больших блюд. Истон протянул мне тарелку, призывая поторопиться.
– Тебе необязательно ходить со мной, – сказала я.
– Моя мама, может, и кажется милой, но она сделает мою жизнь ужасной, если я оставлю тебя одну.
Я наложила себе в тарелку картофель с блюда и переспросила:
– Ужасной?
Диксон Олбри стоял рядом с братом с улыбкой на лице, угощаясь едой со стола без тарелки, сразу закидывая ее себе в рот.
– Это правда, Элвис, – произнес он между порциями.
Истон взял ролл.
– Сэндвичи с арахисовой пастой и вареньем на ланч. Забыть постирать мою футбольную форму…
– С арахисовой пастой и вареньем? – перебила я.
– Он их терпеть не может, – ответил за Истона Диксон.
Я покачала головой:
– Терпеть не может арахисовую пасту и варенье? Так не бывает.
– Бывает. Я их терпеть не могу! – Истон скрестил руки на груди.
– Звучит так, будто ты та еще проблема. – Я добавила на тарелку горку брокколи.
– Так и есть, – рассмеялся Диксон. – Когда ему было восемь, он ел только макароны с сыром – на завтрак, обед и ужин.
– Бе-е-е, – я поморщилась.
Истон нахмурился.
– Я не скажу тебе, где десерт.
Я трагично вздохнула.
– Ты сказал, что самое вкусное все равно уже закончилось.
Диксон снова засмеялся.
– А ты смешная, Элвис.
– Я не идиот, – проворчал Истон, – и припрятал немного, перед тем как уйти.
– Это, наверное, тыквенный пирог, – бросила я ему.
– С чего ты взяла, что тыквенный? – спросил он.
– Потому что тыква – самое гадкое из всего, что я знаю.
– Разве пирог может быть гадким? – с серьезным видом поинтересовался Диксон.
– Он ягодный, – ответил Истон, – мой любимый.
Я печально протянула:
– И мой.
Истон широко мне улыбнулся. Его взгляд загорелся от неожиданного открытия. Это застало меня врасплох, и воздух в легких на мгновение застыл.
– Я тебе не нравлюсь, – сказал он.
– Я… – У меня не нашлось слов, которыми можно описать мои чувства к Истону Олбри. Они были слишком неопределенными.
– Я всем нравлюсь. – Он произнес это не высокомерно, а будто загадку, что предстояло разрешить.
– Это правда, – добавил Диксон. Он жевал хлеб и смотрел на нас. – Он всеобщий любимчик.
– Я уверена, что ты хороший… – начала я.
– Да я не против, – перебил Истон, пожав плечами, – все думают, что я такой же, как братья.
Это предположение мне понятно. Истон на этой кухне казался не тем мальчиком, что убедил меня забраться в школу или украл мороженое, а выглядел так же.
– Все в порядке. Ты ничего мне не должна. Не нравлюсь так не нравлюсь.
Но он ошибался – Истон мне нравился. Мы вышли с едой на улицу и устроились на террасе. Ели с бумажных тарелок, которые постепенно промокали, и смотрели на гостей, которые усеяли двор подобно чернильным пятнам на бумаге.
– У вас всегда так много народу? – спросила я.
– Ага, – ответил он с набитым ртом.
Я зажмурилась и попыталась представить всех у нас во дворе. Это оказалось невозможно. Им просто не хватило бы места. Но у Олбри жизнь казалась безграничной. Она выплескивалась из дома и затапливала мягкую траву, что оттесняла озеро. Воздух наполнялся музыкой и смехом, и бриз с воды уносил их в неизведанные края.
Я словно оказалась на другой планете, в мире, где прежде не бывала, – безмятежном и радостном… пока я не услышала крики.
