Пять дней в неделю Аран подрабатывал в нотариальной конторе, в канцелярском отделе, разбирая документы и корреспонденцию, а по большей части официально оформляя заявки клиентов и ответные письма компании. Каждый раз Арану приходилось проходить через стопки письменных людских разбирательств, ругани, официальных жалоб, но самое худшее в этом было то, что Аран не ненавидел такую работу, а просто потерял к ней всякий интерес. Он настолько устал от постоянных разборок среди людей: сначала в теории на учебе, а затем и в реалии на работе, – что он даже злиться больше не мог. Когда человека что-то злит в его занятии, у него иногда появляется стимул что-то изменить: или в самой работе, или в себе. Но для Арана его подработка являлась апогеем монотонной рутины всей его жизни, когда уже не хочется ничего менять, и ты просто принимаешь решение смириться. И тогда будто сдаешься. Возможно, сейчас его сознательные попытки вернуться в прошлое, чтобы понять причину настоящего, были последним доказательством, что, пусть он уже и на коленях, но все же еще не повержен.
В девятом часу вечера он поставил на последнем конверте штамп «Архив», вложил его в общую папку и выключил настольную лампу. Голова гудела, а глаза болели от постоянной концентрации и чтения. Он вышел на крыльцо и закурил, не зная, куда податься. Ему не хотелось идти домой, но усталость от событий за этот день удерживала его от желания скрыться в баре или просто бесцельно шататься по улице в такую промозглую погоду. Полностью докурив сигарету, все еще стоя на том же крыльце, Аран обреченно вздохнул и направился домой спать.
Он проснулся слишком неожиданно. Резко поднявшись на кровати от испуга, что проспал или что что-то случилось, он тут же ощутил головную боль. Так просыпаться вредно для здоровья, решил Аран, вскочив на кровати, как сумасшедший, и тут же осознав, что его разбудили лишь смешанные звуки орущего будильника, стука в дверь его спальни и остатков голосов его сновидения. Он тут же вспомнил, что ему приснился сидящий на троне Новак, который хохотал во весь голос, и Нэт Гоббинс позади профессора, поправляющий очки и грозящий пальцем. Простонав, Аран снова упал на подушку и зажмурил глаза от резкой боли в висках.
– Аран, встаешь, спрашиваю? – крикнул Овид уже из кухни.
– А разве есть выбор? – тихо пробормотал он себе под нос. – Даже проспать не дадут толком.
Стоя в ванной перед зеркалом с бритвой в руке, методично проводя лезвием по правой щеке, Аран устало рассматривал свое лицо. Чуть бледное, с темными кругами под глазами, с застывшим выражением равнодушия. Он попытался улыбнуться, и от этого действия он почувствовал непривычное напряжение в скулах и вокруг губ. Его лицо совсем отучилось улыбаться. Скользнув взглядом до своих растрепанных волос, он поймал себя на мысли, что не мешало бы подстричься. До того, как они с Овидом съехали на съемную квартиру, волосами сыновей занималась мать семейства. Однако типично еврейские кудрявые волосы Овида по мнению Арана подстригать всегда было легче: кудри сглаживают или маскируют неровности стрижки. На прямых густых волосах Арана часто можно было заметить ряды ровного разреза ножниц. Возможно, по этой причине у него и появилась привычка все время взлохмачивать свои волосы, чтобы они просто торчали во все стороны и чтобы никто не догадался, что подстригала его мама.
