Дома меня постепенно привлекали к домашней работе. Я носила с озера воду в кадушку, по субботам брызгала и поливала комнатные цветы, которые красиво цвели на подоконниках и украшали нашу маленькую избушку. Со временем родители сделали в ней ремонт. Они выбросили русскую печку, которая занимала половину избы и сложили небольшую плиту. Крышу они покрыли новым дерном, так как во время дождя она протекала как решето.
После ремонта у нас стало намного уютнее и просторнее. Наша мебель состояла из большого сундука, на котором я спала до четырнадцати лет, стола, табуреток, скамейки, сундучков и стульчика, посудной полки, родительской кровати и Фединой раскладушки, которую смастерил отец, а также керосиновой лампы и настенных часов. Все было аккуратно расставлено и разложено по своим местам. Кое-что из мебели и посуды было привезено еще с насиженного и навсегда потерянного дома на Волге.
Мылись мы по очереди в большом тазу каждую субботу. В этот же день меняли и одежду. Зимой в этом же тазу мать стирала нашу одежду, вымораживала на морозе и после этого вешала ее над плитой для просушки. Летом белье сушили на улице, на бельевой веревке, если таковая имелась, разбрасывали его по частоколу или забору-плетню. Проглаживалось белье утюгом с углями или попросту нагретым на огне. На всякий случай у нас были еще две скалки, на одну из которых наматывалась вещь, другой, придавливая, его раскатывали, и белье таким образом проглаживалось. Родители во многом старались сохранить быт и уклад жизни, как у себя на родине, чтобы хоть что-то им напоминало об их прошлой, казавшейся теперь совершенно счастливой жизни.
Одному Богу известно, сколько слез пролили наши родители и тетя Эмма при одном только упоминании о родине. Почему Федя, сын тети Эмилии, и Витя, сын тети Эммы, не знали своих отцов, почему я не испытала ласки моей так рано умершей матери. Все народы Советского Союза слагали песни, писали книги, сочиняли о героях стихи, которые и мы немецкие дети учили и читали их в школе и дома. Почему дети всех народов, в том числе и русские, дразнили, били, пинали и преследовали нас, немецких детей, которые еще в большей мере, чем остальные, терпели нужду, сиротство и унижения?
Об этом я за всю свою жизнь не читала ни одной книги – ни о наших до изнеможения работавших трудармейцах, родителях, работавших в тылу женщинах и умирающих стариках и детей, которые не имели права на жизнь из-за гонения, унижения и бесправия. Кому нужна была эта нестерпимая травля? До сих пор никто мне на эти вопросы ответа не дал.
Как бы то ни было, но мы росли и учились в школе, а родители, как могли, заботились о нас. Когда нам с Федей исполнилось по одиннадцать лет, в семье у нас родилась сестричка Розочка, которой мы все были очень рады и по очереди нянчили ее. Отец с матерью тоже были счастливы, хотя и было им уже за сорок лет. Мы с Федей помогали по хозяйству, вскапывали огород, сажали и копали картошку, пилили дрова, а зимой очищали двор и прилегающую территорию от снега.
Зимы были очень холодные, морозы достигали сорока градусов. Ученики в школе сидели в пальто, чернила превращались в лед. В школу ходили в валенках и по мере надобности отец мне их подшивал. Иногда из-за морозов в школе отменялись занятия на некоторое время. После Крещения, в последней декаде января, морозы немного ослабевали и занятия в школе продолжались. Мы ходили на ледяную горку кататься. Ее поливали до тех пор водой, пока не образовывался ледяной, гладкий покров. Санок у нас не было, и мы спускались вихрем с горки на застывших коровьих лепешках. Игра в снежки была нашим ежедневным, излюбленным занятием. С пятого по седьмой класс в школе преподавали немецкий язык. Училась я хорошо, и мои одноклассники приходили ко мне за переводом. Я помогала всем, кто обращался ко мне за помощью.
