При этих словах Дедуля Йон – дедушка Йон-Йона и один из последних мужей Бабули Йон – издал спазматический звук, напоминающий попытку вздохнуть. Дженна была уверена, что ему вторил довольный смешок Дхара Нэваала.
– Чу-удная история, – шепнул ей на ухо демон боли. – Чу-удная водица…
– Не лезь к ним, – глухо предупредила Дженна.
Она подняла свой кубок с «живой водицей», сделала глоток и прикрыла глаза. Обжигающий напиток коснулся губ чародейки, будто поцелуй любимого, и горячие волны разлились по телу, точно давно забытая магия пламени вновь наполнила его. Дженна поморщилась и стиснула зубы. Демон боли получил свою долю праздничного ужина.
– Твои аппетиты уж больно возросли… – недовольно заметила девушка.
– Что делать? Твои новые друзья угнетают меня своей жизнерадостностью, – пожаловался Тринадцатый.
– …О, и не тебя одного, – ухмыльнулась чародейка.
Рассказчица закончила историю заунывной песней о героизме альвов. В ней повествовалось о светлой надежде и о страшных потерях. Бабушка пела о том, как гоблины ждали, да так и не дождались подмоги от тёмных эльфов, как после битвы ушли под землю и больше уже не появлялись на поверхности гномы Гулна.
Дженне казалось, что от усталого, надломленного голоса Дубабушки может треснуть не только её череп, но сама основа мироздания. Гоблины были хорошими, но душа её маялась в Нора. Будто бы Дженна была в этом городе не на своём месте. Она была не там, где должна… не там, где нужна.
Незаметно поднявшись, девушка плотнее закуталась в шерстяной плащ и выскользнула на улицу. Она долго шла по подвесным улочкам Нора и, пройдя загоны со сторожевыми овцами, растворилась во тьме леса. Путь Дженны лежал по витиеватым тропкам, проложенным между болотами, и вёл сквозь лесные ворота к верещатнику.
Чародейка частенько гуляла там ночами, сама не зная точно, ищет ли она испытаний на свою головушку или же хочет отдохнуть от излишне шумных и весёлых мири. Иногда навстречу ей, освещённые призрачным сиянием болотных огоньков, двигались драугры.
Некоторые из них при ближайшем рассмотрении оказывались прилично одеты и даже причёсаны. Эти были дружелюбными. Их семьи продолжали заботиться о своих погибших родных: заплетали им косы, латали дыры в одежде и чинили обувь.
Если Дженну от тёплого крова гнала жажда одиночества, то мертвецы, ведомые тоской и полузабытыми чувствами, возвращались домой. Там они грелись у очага, слушали голоса близких и снова уходили туда, где когда-то расстались с жизнью.
Нередко встречались у верещатника опасные мертвецы. У таких не осталось ни друзей, ни родных, и на земле их держала лишь злоба. Одинокие, дрожащие и скулящие, они готовы были разодрать любое живое существо. Без лишних раздумий чародейка прерывала их мучения быстрым взмахом своего клинка или лёгким движением пальцев.
Дженна больше не чуралась силы мёртвой воды, всё чаще прибегая к ней. Она пленяла и прощупывала драугров, надеясь объяснить это жуткое явление. Чародейка хотела понять, что нарушает естественное течение витали и как это исправить. Однако каждый раз ответ ускользал от неё. И каждый новый эксперимент заканчивался лишь болью в суставах…
От вересковых пустошей до болотных лесов вели особые врата. Пожалуй, сумеречные лисы назвали бы их лисьими или теневыми. Альвы мира Сет дали им названия в честь мест, куда те открывали проходы: лесные и луговые. С одной стороны, врата являли собой два древа, образовывающих большую арку между своими свитыми стволами. С другой – это были высокие вертикально стоящие камни.
