– Достаточно? Или желаете продолжить? – спросил вихрастый следователь.
Дед вытер подбородок тыльной стороной ладони и спросил:
– Ваша фамилия?
– Будете жаловаться? Пожалуйста, мой дорогой.
– Прошу без фамильярностей.
– Пожалуйста, пожалуйста. Вихрастый моя фамилия.
– Так вот, товарищ Вихрастый. – Дед засомневался, что произносит настоящую фамилию, а не обманку, которую следователь ему подсунул. – Без знаков препинания документ недействителен, – убежденно сказал дед.
Сказал… и получил еще один тычок.
– Дедушка, не надо! – закричал я, дергая его снизу за рукав.
– Гордей, не спорь, ради бога. Прекрати свои выходки, – накинулась на него мать.
– Это не выходки, а входки. Входки с оружием, без документов – в чужую квартиру, – промычал (простонал) дед, выплевывая выбитый зуб, и получил третий удар.
Удары, как и звонки в квартиру, тоже сосчитал я.
Прежде чем деда увели, у нас в квартире был обыск, продолжавшийся всю ночь.
Конечно, никто из нас не спал. Наскоро прибрав постели, все полуодетыми сидели в креслах и при свете огромной желтой луны, висевшей за окнами и размытой, как марево, казались призраками или ожившими кошмарами из собственных снов.
Все молчали, и затянувшееся молчание угнетало, сдавливало горло, как удушье. Несмотря на духоту, тетушки зябли. Их лихорадило. Тетушка Зинаида и тетя Олимпия завернулись в одеяла, как в коконы. Они то закрывали, то вновь открывали, рывком распахивали окно – так, что дрожали стекла.
Им вдруг до безумия захотелось киселя, который мать сварила накануне вечером, но они не стали его тогда пить, потому что он был очень горячим. А сейчас – захотели, но не решались попросить и от жалости к себе… заплакали, таким нелепым показалось им это желание – дурацкого киселя во время обыска, и сами они – нелепыми, и этот обыск, и вся их неудавшаяся жизнь…
Они тихонько подозвали меня, погладили по голове и шепнули мне на ухо:
– Дружочек, принеси-ка нам… будь столь любезен…
– Пирожное? Бизе?
– Жорж Бизе – это композитор. А пирожное – это безе. Сколько тебе повторять. Вечно ты путаешь.
– Сейчас принесу. – Я метнулся за пирожным.
– Нет-нет, не пирожное, – остановили они меня. – От пирожного пить хочется. Принеси нам… ну, знаешь, там на кухне, в кастрюльке…
– Куриный буль? – Так я для краткости называл бульон, но тетушки не стали меня поправлять.
– В синей кастрюльке, синей с цветочками. Помнишь сказку, мы тебе читали: «Съешь моего киселька с молочком»? Вот киселька нам и принеси…
– А обыск?
– Что – обыск?
– Ничего. – Я не знал, что ответить и как соотнести проводимый у нас обыск с киселем.
– Что – обыск?! Что – обыск?! Если ты такой трус, попроси маму.
– Мама рассердится. Она не любит, когда ее не вовремя просят…
– Она рассердится, а мы тут сейчас умрем. Умрем от жажды… – Тетушка Зинаида обхватила себя ладонью за горло с выпирающим кадыком, показывая, как душит жажда.
– И от неудавшейся жизни… – добавила тетя Олимпия.
– И оттого, что ты трус.
– Я не трус, но мне жалко дедушку, потому что его били.
– Дедушку били? А мы не видели… Мы даже не предполагали. Кто посмел? Какой ужас!
– Его три раза ударили кулаком и выбили зуб.
– Три раза? Ты видел? Что ж ты не заступился? – Этим вопросом тетушки меня явно испытывали.
– Мне было страшно, – честно сознался я.
– Считать удары не страшно, а заступиться страшно? Все измор, истощение, стратегия обороны – вот вам и результат. Врагов же надо сокрушать, да только не тебе, милый. Ты еще должен подрасти.
