– У тебя! – выкрикнула курица. – Сева мой сосед и мой парень! Ты голодрань с помойки. Мамаша алкоголичка, сама потаскуха! Тебя в приличную семью не пустят! Отвали от моего парня!
Тут было без вариантов. Я ещё подумала от них убежать, но затронули, можно сказать, за живое. Я быстро вытащила из кармана спортивок старый потрёпанный кусок ткани и, навязывая его на костяшки правого кулака, пошла навстречу.
Голодрань?
Не пустят в приличную семью?
Настроение резко сменилось, я оказалась на грани отчаяния. Дышать становилось сложно, уже не от трепета, а от откровенной ярости.
Это немного не то, что должно случиться при дворовых разборках. Такая агрессия мне никогда не была свойственна. Даже, когда я поддерживала Кучу в её разборках, я скорее была дипломатом. Но в новых реалиях я вместе скидывала все чувства от отчаяния, что не могу помочь матери, от ужаса, что не справляюсь с ситуацией, до ненависти к своему жалкому положению. Именно поэтому обделённые подростки так часто дерутся.
Курица храбрилась, пока стояла рядом Лошадь.
– Севка Бычков мой парень! – закричала я.
Куча, задержавшаяся в школе, залетела с фланга и кинулась на девок.
Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты. Отлупили с Кучей пятерых девчонок так, что те с воплями обратно в свой центральный район рванули без оглядки.
– В школе увидимся! – кричала им вслед довольная Сашка.
– И не ходи на Приречье!!! – добавила я.
– Что надо было?
Приличные люди именно с этого начинают, но не Сашка Верещагина точно.
– Говорят я голодрань и недостойна Севиного внимания.
– Фигня.
– Не фигня, Сашка, – вздохнула я, аккуратно складывая ткань с кулака в карман. – Это правда. У нас классовое неравенство. И его родаки не будут рады такой подружке.
– Севка влюбился в тебя по уши. Вы теперь на всю школу прославились, враги беснуются, идиоты хихикают.
Мне опять холодно. Даже тяжёлая рука Сашки на моей шее никак не согревает и не поддерживает. Наоборот, не хотелось никого видеть. Поэтому молчала, когда Сашка рассказывала свои дебильные анекдоты. И попрощалась без улыбки. Уныло поплелась к себе домой.
На заднем дворе нашего дома остатки былой роскоши. Папа не успел доделать дорожку перед домом, она тянулась к крыльцу через весь участок. Узкая, извилистая, выложенная разноцветными плоскими камнями, за которыми мы с папой ходили на берег реки. Огород был отделён маленьким заборчиком, имелась поляна, на которой стояли старые качели с сидением на двоих.
Когда я рассказывала, что моя мама держит скотину, многие воротили носы. А когда бывали у нас в гостях, обалдевали. Хлев, курятник, баня, сараи были очень аккуратными постройками, покрашенными красной краской. С белоснежными наличниками на окнах и дверях. На крышах битумная черепица бордового цвета.
Стоял у кустов смородины старинный колодец. У всех в посёлке водопровод, а папа колодец оставил, сделал над ним крышу, как игрушечную, обложил таким же камнем, как дорожку. И место за домом напоминало какую-то альпийскую сказку, с альпийскими горками и альпийскими лужайками.
Мерзость запустения.
Особенно под светом уличного фонаря, что освещал задний двор нашего дома.
Я села на качели, оттолкнулась ногой от красивой дорожки. Старые цепи, на которых была подвешена скамейка со спинкой, заскрипели.
Домой совсем не хотелось. Я туда вошла, поняла, что у мамы мужик, и сразу вышла на улицу с приступом тошноты.
