– Я повторяю: это подарок. И ее искреннее желание помочь мне…
– Мы его не принимаем.
– Но почему?
– Потому что я не принимаю подачек от богатеньких американок.
– Это не подачка. Она мой друг и…
– Я сам за все заплачу.
– Тони, но счет уже оплачен. И вообще, не вижу проблемы!
Молчание. Я, конечно, понимала, что проблема есть: это гордыня Тони. Он, разумеется, никогда бы этого не признал. Поэтому он только пробормотал:
– Лучше бы ты сначала посоветовалась со мной.
– Понимаешь, это было сложно – ты весь день не звонил. А пока меня не перевели сюда, где есть телефон прямо у кровати, мне трудновато было стоять и дозваниваться тебе самой. Учитывая, что мне велели как можно меньше двигаться.
– Как ты себя чувствуешь?
– Кожа зудит поменьше. И я даже передать не могу, как рада, что выбралась из той богом забытой палаты.
Пауза. Тони не смотрел на меня.
– На какой срок Маргарет оплатила палату?
– На три недели.
– Хорошо, я буду оплачивать ее дальше, сколько потребуется.
– Отлично, – сказала я спокойно, преодолев искушение сказать: «Лишь бы ты был доволен, Тони». Вместо этого я показала на пакет из универсама «Маркс и Спенсер», который он не выпускал из рук, и спросила: – Неужели, прибыл ужин?
Тони пробыл у меня целый час – наблюдая, как я поедаю принесенные им сэндвичи и салат. Рассказал, что звонил в «Пост», разговаривал с Э. Д. Гамильтоном и сообщил ему, что я внезапно попала в больницу.
– Уверена, он был безутешен, – отозвалась я.
– Да уж, безумного участия я в его голосе не уловил.
– Ты что-нибудь сказал ему о том, что я вышла из строя на несколько недель?
– Я не такой тупой.
– Мне бы хотелось самой сообщить об этом главному.
– Подожди пару деньков, отлежись, приди немного в себя. А то сейчас ты совсем никакая.
– Да, ты прав. И больше всего мне сейчас хочется отключиться на три недели, отоспаться, а потом проснуться и обнаружить, что я уже не беременна.
– Все будет хорошо, – утешил Тони.
– Конечно… когда перестану выглядеть так, будто меня избил муж.
– Никто все равно не поверит, что тебя избил муж.
– Почему это?
– Потому что ты крупнее меня.
Я невольно рассмеялась. Тони – я снова отметила это – всегда удавалось меня рассмешить, если только наш разговор начинал переходить в спор или если ему казалось, что я чем-то слишком обеспокоена. У меня была уйма причин для беспокойства, но я слишком устала, чтобы все это обсуждать: свое физическое состояние, страх, что я потеряю ребенка, мысли о том, как отреагируют в «Пост» на известие о моем неопределенно долгом больничном, не говоря уже о таких будничных домашних вещах, как неоконченный ремонт. Усталость накрыла меня, как волной, – и я сказала Тони, что буду спать. В ответ он с прохладцей поцеловал меня в голову и пообещал заскочить завтра утром до работы.
– Захвати побольше книжек, – попросила я. – Я ведь здесь на три недели, а это долго.
Потом я выключилась на целых десять часов и проснулась, когда забрезжил рассвет, одновременно обрадовавшись и удивившись тому, что спала так долго. Я встала и отправилась в туалет, расположенный здесь же, при палате. Рассмотрела в зеркале свою искалеченную физиономию. И ощутила что-то весьма близкое к отчаянию. Я пописала, и зуд снова начался. Я вернулась в постель и позвонила сестре. Она задрала мне рубашку и намазала живот каламиновой мазью. Я выпила две таблетки пиритона и спросила сестру, не может ли она принести мне чашку чаю с парой тостов.
