Я немедленно воспользовалась возможностью задать вопрос, который не давал мне покоя:
– Как она?
– Сломлена, – тихо отвечала Матильда. Потом в голосе её вновь зазвенели злые нотки: – В Баттерфилд-парке больше не принимают гостей, только доктор иногда навещает бабушку. Мама говорит, бабушка горюет, но лично я считаю, что нельзя думать только о себе. Ребекка умерла, её не вернуть – так что теперь, нам всем до конца жизни ходить в трауре?
– Но ты ведь тоже грустишь о Ребекке… правда?
Матильда обернулась и уставилась на парк, расстилавшийся позади нас:
– Оно всё ещё у тебя?
– Что?
– Ожерелье.
– А, ну да, припрятано в надёжном месте.
– Мама верит, что это алмаз убил Ребекку. А ты что думаешь, Покет?
Звонкий смешок сорвался с моих губ (надеюсь, прозвучал он убедительно):
– Как может бриллиант убить человека?
– Почему ты не продала его, Покет? – Матильда оглядела мой ненавистный фартук и подбитые гвоздями тяжёлые башмаки. – Если тебя приодеть и привести в порядок, возможно, кто-то даже захочет удочерить тебя.
Я пожала плечами:
– Меня уже удочерили.
– Правда?
– Да. Чудесная семья. У них процветающее дело. Красивый дом. Они окружили меня такой любовью и заботой, что просто не продохнуть. У меня даже старшая сестра теперь есть. Гретель сейчас в пансионе благородных девиц в Париже, и я надеюсь, мамаша Снэгсби и меня туда пошлёт, когда придёт время.
Яркие губы Матильды искривились в коварной улыбке:
– Выходит, жизнь у тебя наладилась, Покет?
– Ещё как наладилась. Лучше просто некуда.
Тут Матильда повернулась и пошла прочь. Даже не попрощавшись.
– Может, выпьем как-нибудь чаю вместе? – крикнула я ей вдогонку. – Или погуляем в Гайд-парке? Я, конечно, всё время ужасно занята, но как раз следующие семь-восемь недель совершенно свободна!
Матильда не обернулась:
– Это вряд ли, Покет.
Домой я возвращалась в расстроенных чувствах. Все эти дни я продолжала думать о Ребекке, но после встречи с Матильдой трагические события в Баттерфилд-парке всплыли в моей памяти во всех зловещих подробностях. Смерть Ребекки была ужасна. Бедняжка всего-то и хотела снова увидеть свою маму. Поэтому и надела ожерелье с алмазом Тик-так. Однако мисс Фрост сказала мне, что дух Ребекки унёсся в Проспу, поэтому даже после смерти ей не суждено воссоединиться с матерью. Мысль о том, что это я принесла злосчастный камень в Баттерфилд-парк, тяжким грузом лежала у меня на душе.
Погрузившись в мрачные раздумья, я едва не налетела на пожилую даму, которая стояла посреди тротуара и вопила, как помешанная. Седые волосы выбивались из-под её кружевного чепца. На виске темнел синяк. Глаза были молочно-белые. А сама она – вполне мёртвая.
Несчастная завопила пуще прежнего, когда я спросила её, что произошло.
– Ты слышишь меня? – закричала она. – Но я же пыталась говорить с соседом, мистером Дентоном, и с мисс Уилкокс из овощной лавки, а они смотрят сквозь меня, будто и не видят. Но ты-то меня видишь! – Она простёрла руки к небесам: – Слава Господу! Я уж думала, что умерла.
– Так и есть. Вы совершенно мертвы.
Она ахнула. В глазах её отразилось сомнение:
– Почему ты так уверена?
Я опустила глаза и показала ей под ноги:
– Вы болтаетесь в воздухе, дорогая.
Привидение посмотрело вниз и убедилось, что его ноги и правда не касаются мостовой.
– Вот уж не думала, – пробормотала покойница. – Последнее, что я помню, это как забралась на стул, чтобы достать с верхней полки банку маринованной селёдки. Обожаю селёдку.
