Туман начал рассеиваться, и стали видны очертания острова. На берегу виднелись серые одноэтажные сооружения, деревянный пирс. Левее от зданий берег местами обрывистый и скалистый, правее окаймлен песчаным пляжем, в нескольких кабельтовых[2] от берега из воды выступали рифы. От пирса отошел небольшой катер, тащивший за собой на буксире несколько японских кунгасов[3] «кавасаки». На корме каждой лодки находился японец с длинным веслом в руках. Весло-юла действовало как рыбий хвост, завинчивая воду, тем самым придавая движение плавсредству в нужном направлении. Еще в древности на Востоке «юление» или «галание» натолкнуло людей на изобретение гребного винта.
– А где у нас Толька пропал? – вспомнил про брата Георгий, – скоро выгружаться будем, а его нет.
– Так он же с Антониной еще с вечера куда-то умотал.
Наталья все плаванье была в курсе любовных похождений деверя[4]. На пароходе Анатолий познакомился с чернявой дивчиной из-под Воронежа и практически все время проводил с ней.
Подошел катер с кунгасами и пришвартовался по правому борту судна, после чего началась выгрузка. На палубе расстилали сетку, сплетенную из просмоленных канатов толщиной с руку взрослого человека, и в нее складывали чемоданы и узлы переселенцев. Затем судовой кран стягивал сеть за четыре конца, образовывая громадную «авоську»[5], и приподнимал ее над палубой. Со всех сторон за канаты цеплялись люди, после чего следовала команда «вира», и «авоська» перемещалась на кунгас. Здесь ее разгружали, и операция повторялась с новым грузом. Когда очередь дошла до Гордеевых, Георгий прижал своим телом сына к сетке с вещами, чтобы он не свалился, когда их переносили на кунгас. Вся процедура занимала немало времени и была небезопасной. Катер не раз курсировал между берегом и пароходом, благо море было спокойным. Не обошлось без происшествия. Во время разгрузки один из чемоданов упал между пирсом и баркасом, и все вещи оказались в воде. Хозяева чемодана бросились собирать свое имущество, пожилой японец рыбацким багром помогал им. Только к вечеру последние пассажиры оказались на берегу. Ночевать переселенцев определили в деревянном бараке, пропахшем рыбой: видимо, он служил для бывших хозяев складом. На земляном полу лежали сколоченные из необтесанных досок щиты, покрытые соломенными циновками. В центре помещения размещался длиннющий деревянный стол. Японское население небольшими группками с любопытством наблюдало за приезжими, о чем-то переговариваясь между собой. Когда кто-либо из сошедших с парохода вскидывал в приветствии руки, лица японцев расплывались в широкой улыбке, а головы склонялись в почтительном поклоне. В поведении же маленьких аборигенов абсолютно отсутствовали неловкость и страх, лишь любопытство двигало ими.
– Росьяго! Росьяго![6] – шумела детвора, а завидев светловолосую девочку, начала показывать на нее, как на какое-то чудо.
– Акаге! Акаге![7] – в их голосах слышались восторг и удивление.
Рано утром появились два пожилых японца, которые принесли большие чашки с отваренным рисом, рыбу, нарезанную тонкими пластинами, и маленькие пиалы с различными соусами. После завтрака прибыл щеголеватый офицер в форме капитана госбезопасности.
– Гордеевы есть? – он заглянул в записную книжку и уточнил: – Георгий Сергеевич и Анатолий Сергеевич.
– Да, есть, – Георгий подошел к военному. – Это я и мой брат.
