Под влиянием обоюдных чувств и разлуки Рита писала стихи, которые по приезде в Ольховку обрушивала на маму. Она не замечала её усталости, ведь мир, такой прекрасный, такой волнующий, ежедневно являл новых кумиров, увлекая непознанным и таинственным. И дарил любовь.
Две завёрнутые в байковые пелёнки куклы, попеременно орущие, требовательные, отвлекали мать, и доверительного разговора с ней у Риты не получалось. А ей надо было о многом маме рассказать, посоветоваться. Вот у неё ведь есть Степан, который её любит, второе лето встречаются… а она ничего не решила и вообще не думает о семейной жизни, ей надо учиться… а он всё заводит разговоры, что будет ждать… что верен ей. Как быть?
Но мама, накормив и временно усыпив своих кулёмок, уже дремала, изредка открывая глаза и в полусне отвечая что-то успокоительное. Рита переместилась на кухню, ела щи, сваренные дядей Сашей, и чувствовала, что ей скучно в Ольховке, чего прежде никогда не случалось. Её раздражали маленькие плаксы, особенно Валюха, беспрерывно требующая внимания. Было жалко маму, но, не дождавшись окончания каникул, Рита вернулась в город.
К тому времени она уже перестала тосковать вдали от матери, отца тоже не вспоминала и вполне определилась с будущей профессией – моделирование одежды. Шить она уже умела, пригодились уроки домоводства и навыки, привитые бабушкой. Маргарита стала готовиться к экзаменам.
Закончив с отличием школу, она поступила в Мухинское училище осваивать специальность художника-модельера. Занятия в Мухе посещала исправно, а вечерами шила брюки из отечественной джинсовки, проклеенной марлей на ПВА, чтобы «штаны стояли». Это был её конёк – «стоячие джинсы», последний писк моды. И весомое дополнение к стипендии.
Однажды в центральном зале проходило выступление студентов Театрального института, у которого с Мухинским училищем наладился культурный обмен. Их шикарный зал, с мраморными лестницами, под большим стеклянным сводом, привлекал будущих актёров как сценическая площадка. Рите понравился один студент, очень высокий, в чёрном облегающем свитере, с откинутой назад гривой волос, которой он в патетические моменты встряхивал очень эффектно.
Будущий актёр читал под музыку стихи Мандельштама, грустные, интригующие:
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины…
Этот прочтённый до середины список кораблей – что, что ему помешало читать дальше?! – казался Рите зашифрованной формулой спасения. Но от чего? От бурного моря, жизненных невзгод? Или внезапного чувства, острого, как металлическая заноза, когда-то вцепившаяся Рите в палец на школьной экскурсии по Балтийскому заводу?
Студент читал что-то ещё, но Рита почти не слушала, лишь твердила последнюю строку поразившего её стихотворения: …и море чёрное, витийствуя, шумит и с тяжким грохотом подходит к изголовью… От витийствующего моря, от абсолютно реального грохота волн, рядом, под ухом, по её спине пробегали мурашки.
После концерта, у самого гардероба, она подошла к студенту, краснея от стыда, что не запомнила его имени, и заговорила с ним в самой почтительной и восхищённой манере. Он ответил внимательным взглядом и, улыбнувшись, предложил пройти вместе до метро, а по дороге поговорить о поэзии.
В свете фонарей мерцали сугробы, заводилась лёгкая метель, и Рите казалось, что она может так идти долго, всю жизнь… Она взяла студента под руку, потом они свернули на набережную Фонтанки, шли и разговаривали стихами. Рита осмелела и прочла своё недавнее стихотворение, последний абзац которого ей самой очень нравился:
