– Это, что? – разъярился Геннадий Кондратьевич и верхние веки его глаз, цвета слитого какао, поднялись. Рыжие ресницы встопорщились иглами. – Ты мне ещё будешь указывать! А вот это не видела!
Он подошёл к ней и перед самым носом показал кукиш.
– Ах ты, скотина, – встала в полный рост Яшина. – Ты даже не стесняешься посторонних! Ещё раз поднесёшь свою поганую руку, я о твою тупую башку разобью эту вазу! Ах, ты бесстыжий!
– Сама бесстыжая, мартышка пустоголовая, – не остался в долгу глава клана Яшиных. – Зачем такой халатик облегающий одела? Чтоб показать какая у тебя талия, какие у тебя сиськи?
– Ах, ты животное, сколопендра брюхатая! – по щекам Раисы Александровны уже текли слёзы. Но это были слёзы не обиды, а злости. – Мразь, мразь!
– От мрази и слышу! – скрежетал зубами Геннадий Кондратьевич. – Думаешь, не знаю, к кому ты в воскресенья ходишь? Говоришь, к Нинке?! Чёрта с два! Яшина вокруг пальца не обведёшь. Видели вас в кафешке. Эх, ты, блудница вавилонская!
Яшин гневно и злорадно потряс указательным пальцем с бешенной скоростью, словно хотел, чтобы он у него оторвался.
– Ложь, ложь, – яростно заорала Яшина. – Знаю, откуда ветер дует. Сестра твоя незамужняя, сухостоина плешивая, грязью меня поливает!
– Не трожь, не трожь, вымра, мою сестру! Она святая!
– Святая?! Не смеши меня! А кто у Мешковых перстень стырил?
– Молчи, негодная!
– Сам молчи, кровосос рыжий!
Это уже было свыше моих сил. Яшины были невменяемы. Надеясь, что до рукоприкладства у них дело не дойдёт, я, неприметный статист разыгрываемой драмы, где играли первоклассные артисты, встал и пошёл в прихожую. На меня никто из супругов не обратил внимания. Надо же, раз пять бывал у них дома, а такого агрессивного противостояния ещё не наблюдал.
Когда я вышел во двор, такое было такое ощущение, как будто я выбрался из железных тисков какого-то монстра. Перед подъездом так же резво скакала пигалица Верка и так же сидел вполуразвалку на лавке и чего-то жевал толстый неповоротливый Гришка.
Увидев меня, Верка прекратила скакать и, устремив на меня своё вострое личико лисички, спросила:
– Нажаловались на Кольку-то?
В ответ я только вздохнул, потом сказал:
– Увы, пришлось.
– И правильно, что нажаловались, а то он кошку за хвост таскает.
– И стекло выбил камнем, – наябедничал Гришка.
Я не знал, что им сказать. Нажаловался-то, нажаловался, а что из этого вышло. Только открыл ящик Пандоры. И взглянув, жмурясь, на яркое солнце, отправился домой. На душе было тяжко, муторно. Нет, к этим Яшиным я больше ни ногой. Сыт по горло! Когда придёт Колька, всех собак на него спустят. Может, отец и физическую силу приложит. Мол, приятно нам от твоего козла-педагога выслушивать о твоих подвигах. В итоге, только ожесточение, которое рикошетом отразиться на его поведении в школе. Да. Называется, провёл воспитательную работу с родителями. Теперь можно в журнале галочку поставить. Тфу!
Я вынул из «ядерного» чемоданчика листок, на котором наметил ключевые фразы для беседы, и разорвал его на мелкие кусочки, и высоко подбросил вверх. Остатки исписанного листка медленно падали на мою бедную голову. Вот и посыпал себе голову пеплом. Тоже не плохо. Смирение никому ещё не вредило. Глядишь, какой-то выход найдётся из всего этого. Но всё же мир спятил. Окончательно спятил. Куда мы катимся с нашим воспитанием, образованием, цивилизацией? Никуда.
