– Да, это трудно, – сочувственно вздохнул Камес. Мидактрис раздраженно дернул щекой.
– Не в этом дело. Грядет смена власти, а в такой момент только ленивый не попытается урвать себе кусок пожирнее. Да и подсидеть неугодного тоже. А чем дальше от трона ты окажешься в это время, тем больше вероятность, что там ты и останешься. Если, конечно, не случится чего-нибудь похуже опалы.
Камес, сам царедворец, прекрасно осознавал значение интриг и таящуюся в них угрозу. Однако он счел нужным заметить:
– У меня сложилось впечатление, что у такого дальновидного и осторожного человека, как ты, врагов быть просто не должно. Неужели я ошибся?
– Невозможно прожить жизнь, не наступив на чью-нибудь мозоль, особенно если ты находишься наверху. К сожалению, есть много людей, которых весьма порадовало бы мое падение, и еще больше таких, кто заботливо подтолкнул бы меня для этого в спину. Теперь, когда меня нет в Фесте, они получили полную свободу действий, и что меня ждет по возвращении, ведают только боги.
– Возможно, ты успеешь вернуться прежде, чем случится непоправимое, – попытался утешить его наварх.
– На это я не поставил бы и лепты, – вздохнул Мидактрис.
– Неужели Ариадна так плоха?
– Главный жрец не покидает ее покоев, днюя и ночуя у ее одра, а в приделе для слуг пятьдесят теоров в голубых гиматиях ожидают того часа, когда душа Ариадны отправится в дальний путь без возврата по ледяным водам Ахерона, чтобы оповестить всех этеокритян о кончине их повелительницы. И я не уверен, что этого еще не произошло.
– Кто же представляет сейчас власть на Кефтиу?
– За порядком следит хилиарх Иапиг, хотя удается ему это с большим трудом. Слишком уж много претендентов на трон Быка съехалось сейчас в Фест, и все они грызутся между собой, как свора голодных псов, почуявших запах крови. Едва ли не каждый второй из гипархов и каждый третий из родовых евпатридов уже успел объявить себя диадохом, похваляясь своим кровным родством с отцом Ариадны миносом Ахелоем, павшим в неравной схватке с войском царя сикулов на Тринакрии, где укрылся нечестивец Дедал. А один – представь себе! – во всеуслышанье заявил, что он – сын самого Минотавра, а значит, прямой внук Ахелоя. Парень, как видно, полный идиот, иначе бы знал, что Ахелой не имел ни малейшего отношения к рождению этого букефала. И словно всего этого не достаточно, на Крит со всех концов, как стая стервятников на падаль, слетелись эпископы: и из Стронгеле, давно пытающегося подмять под себя всю минойскую державу, и из Карии, точащей зубы на наши морские владения, и из Кемета, кстати, тоже.
Сердце Камеса ёкнуло.
– Из Кемета? – переспросил он внезапно охрипшим голосом. – А кто?
– Ты его наверняка знаешь, – небрежно махнул рукой Мидактрис. – Он из хабирру, хотя и занимает пост первого полемарха в войске вашего пер-оа. Его имя…
– Месу, – выдохнул наварх, чувствуя, как губы его сами собой растягиваются в счастливой улыбке. О такой удаче он не смел даже мечтать, после всего с ним случившегося разуверившись в благосклонности к нему богов. Месу, полемарх корпуса Птаха кеметийской армии и первый помощник – джати – самого пер-оа Мернептаха, был как никто другой осведомлен обо всем происходящем в Та-Кемете, и заручиться его поддержкой означало для Камеса отсрочку неминуемого смертного приговора, а при благоприятном стечении обстоятельств и полную его отмену. И то, что этот человек, своим умом и храбростью заслуживший безграничное доверие пер-оа и сумевший из простого раба стать вторым лицом в государстве, оказался в нужное время в нужном месте, было знаком Камесу, что Небо к нему все-таки не равнодушно. И наварх, не переставая улыбаться, низко поклонился наблюдавшему за ним Мидактрису, благодаря за добрые вести. И снова в устремленных на него глазах проксена кеметийцу померещились искорки веселья, словно тот, ведя разговор, заранее знал о его результате и теперь получал искреннее удовольствие от того, что не ошибся в своих расчетах.
