– Я иду с тобой.
– Нет, – покачал головой наварх, не удостоив его даже взглядом. – Ты останешься, геквет, чтобы было кому привести корабль и людей домой, в Кемет. Со мной пойдет Ипувер; он даст вам знать, если мы попадем в ловушку.
Герех нахмурился, несогласный с таким решением. Но промолчал, глядя на неподвижный профиль Камеса, словно отлитый из бронзы. А тот лишь коротко кивнул на прощание и направился к лениво покачивающемуся на ветру канату, по пути приказав келевсту следовать за собой.
Их путь – всего несколько шагов – проходил в таком тягостном и напряженном молчании, что показался Камесу бесконечным. Это было похоже на шествие осужденных на казнь, и наварх ощутил нервный озноб, словно ему за шиворот насыпали колотого льда. Раздраженно тряхнув головой, он остановился так резко, что Ипувер, топавший за ним следом, сжимая в побелевших от едва сдерживаемого волнения пальцах свой неразлучный сюринкс, чуть не врезался ему в спину.
– А ведь мы упустили из вида самое главное, – словно только что вспомнив об этом, сказал наварх.
– Что именно? – непонимающе уставился на него Ипувер. Камес усмехнулся.
– То, что мальчишке и на этот раз удалось отвертеться от задания Гереха, а значит, он снова выиграл.
– Клянусь яйцом Гоготуна, а ведь так оно и есть! – воскликнул пораженный этой мыслью келевст. Секунду они молча смотрели друг на друга, а потом взорвались дружным хохотом, глуша им бьющуюся в их сердцах тревогу. И полезли наверх, оставив все мрачные раздумья на палубе своего корабля.
Борт гептеры, плотно сшитый деревянными гвоздями и дорогими бронзовыми скобами, отвесно уходил прямо в небо, зияя многочисленными, в семь рядов, отверстиями для весел. Сквозь них в густом полумраке было видно шевеление множества бледных, отвыкших от солнечного света и вольного воздуха обнаженных тел: пожизненно прикованных к скамьям рабов, покрытых толстой коркой грязи и нечистот. Окутывавшее их густое, стойкое зловоние вырывалось через эти отверстия и наотмашь било в нос Камесу всякий раз, как он к ним приближался. Брезгливо поморщившись, наварх добрался, наконец, до планшира и, спрыгнув на палубу, стремительно обернулся, словно ожидал удара в спину. За ним, отстав лишь на секунду, встал Ипувер, держа наготове сюринкс и хмуро озираясь по сторонам. Однако нападать на них пока никто не собирался. На палубе в ожидании гостей стояли двое, и наварху не нужно было объяснять, кто из них кто. Один – могучего телосложения неулыбчивый мужчина, заросший буйной черной, как смоль, бородой по самые глаза, горевшие голодным волчьим блеском, – явно был гетериархом, отвечающим за безопасность пассажиров и грузов на этом корабле. Второй же… Камес посмотрел на него повнимательней и понял, что не ошибся. Надменное выражение на его мясистом, гладко выбритом по кеметийской моде лице и горделивая осанка, на которую ничуть не влияли маленький рост этого человека и его весьма объемистый живот, выпиравший сквозь многочисленные складки дорогого хитона, сразу выдавали в нем евпатрида, с рождения привыкшего повелевать. А его взгляд, в котором читались острый ум прирожденного стратега и хитрость, достойная Автолика, заставил Камеса подумать, что это, возможно, самый опасный противник из всех, встреченных им когда-либо.
– Добро пожаловать на мой корабль, – низко, но с достоинством поклонившись, на чистейшем кеми, которому позавидовали бы образованнейшие жрецы из Хет-Бенбена в Инну, сказал коротышка, подтверждая выводы наварха. – Я Мидактрис Алоад, проксен мудрейшего и милостивийшего миноса Бромия Бротолойгоса, да правит он миллион лет.
