Ждем долго. Вечернее небо сменяется утренним. Бондок и Капуно спят у нашего очага, а утром готовят нам завтрак. Весь день сидим дома, чтобы не пропустить того, кто придет из больницы, но снова наступает вечер, и округлившаяся луна повисает в небе. Все вчетвером – Бондок, Капуно, нана и я – мы устраиваемся поужинать рисом и соленой рыбой, когда кто-то осторожно стучит в дверь.
– Войдите, – отзывается нана.
Доктор Томас переступает порог.
– А мы только есть собрались. – Она тяжело, с гримасой поднимается.
– Извините, Тала. Мы только что получили результаты для Ами. И для вас, Бондок.
– И что?
– Может, мне лучше заглянуть попозже? – Доктор Томас заметно нервничает, и я понимаю, что хороших новостей ждать не стоит, но, с другой стороны, какие новости могли бы быть сейчас хорошими для всех?
– Нет, – говорит Бондок. Он так и остался сидеть и теперь хмуро смотрит на доктора Томаса. – Рассказывайте, что там велел передать этот ваш доктор Замора.
Доктор Томас откашливается и передает нане и Капуно по листку.
– Это ваши официальные документы. В них подтверждается наличие у вас Mycobacterium leprae и содержится обязательство находиться в пределах зон Leproso, когда новые правила вступят в силу.
– А я? – спрашивает Бондок.
– Вы чисты, – сообщает доктор Томас и протягивает ему другую бумагу. Бондок поднимается и вырывает листок у доктора.
– Ты теперь даже разговариваешь, как они, – шипит он, и доктор опускает глаза.
– А Ами? – спрашивает нана, и я слышу, как дрожат ее губы.
– Мне очень жаль, Тала.
Нана берет протянутый листок и впивается в него глазами. А потом вдруг начинает плакать.
– Нана?
Она пытается что-то выговорить, но рыдания сотрясают ее и душат.
– Сестра Маргарита придет завтра и все подробно объяснит. – Доктор Томас тихонько выходит из дома.
Бондок берет бумагу, читает и вздыхает.
– Ох, Тала.
От него листок попадает наконец ко мне. Под клеточками с моим именем и возрастом, над синеватой печатью в квадратике стоит аккуратный крестик. Ниже одно-единственное слово.
Теперь я знаю, которое из двух предпочла бы, если бы могла выбирать.
Не это – другое.
Sano.
Нана выплакалась и, обессилев, ложится на кровать. Мы прибираемся. Братья уходят, а во мне все еще бурлит энергия. Я остаюсь у нашей спальни.
– Нана? – Я слышу неровное, рваное дыхание и сажусь рядом с ней на кровать. – Мне так жаль.
Она протягивает руку за спину и ищет мою.
– Почему ты извиняешься? Это хорошая новость. – Ее сотрясает новый приступ рыданий. – Ты здорова, моя малышка. Это хорошая новость.
Я не знаю, что сказать, поэтому просто сижу, пока ее дыхание не замедляется. Нана засыпает, а я совсем не чувствую усталости. Ощущение такое, словно в кровь высыпали крохотных жарких бусинок. Поиграть в доме? Нет, слишком шумно – нана может проснуться. Я собираю свои гоночные ягоды из сада и выхожу на улицу.
Ноги сами несут меня в поле, где днем стояла наша очередь. По обе стороны сточного канала, словно квадратные кустики, растут дома. Строители ушли, вокруг ни души, и свет дают только окна больницы да луна в небе. В больнице лежит Росита, но я не хочу, чтобы меня видели правительственные врачи.
Нана забеспокоится, если проснется, а меня не будет рядом. Я иду по новой улице и кладу по одной гоночной ягоде на крыльцо каждого дома – как подарок для новоселов. Когда ягоды кончаются, начинаю собирать их с невысокого куста, а потом вдруг понимаю, что это глупо. Скорее всего, их никто и не заметит. И даже если кто-то заметит, то не поймет, от кого они, потому что, когда они приедут, меня здесь уже не будет.
