Был уже темно, когда я вышел из проходной и зашагал в сторону парка, чтобы немного проветриться. Я не помню даже, отчего и почему, но мне вдруг захотелось пойти на Пасхальную службу. «Если идти сейчас к церкви за парком, то по пути будут четыре светофора, – подумал я отрешенно. – И если при моем подходе к каждому будет гореть зеленый свет, то я пойду на службу, если же хоть на любом из них будет красный – поверну назад в парк». Как ни странно, случилось первое: будто кто-то зажигал передо мной зеленый свет, и я через полчаса был во дворе небольшого, но очень уютного церковного дворика. Честно говоря, я никогда не чувствовал себя особо религиозным человеком, да и как себя держать в храме, что делать, куда и как заходить, подходить и тому подобное, представлял довольно смутно. Еще в студенческие годы, впервые зачитавшись Евангелием, я крестился в Загорске и после этого раза три посещал разные храмы вполне случайно, а не по зову души. С тех пор я не переступал порог церкви ни разу.
Попав в храм как раз в то время, когда началась исповедь, я, глядя на то, как и что делают другие, повторял то же самое и так я отстоял всенощную Пасхальную службу. Народу было слишком много в небольшом храме, и я не то что почувствовал прямо-таки некую благодать, но, по крайней мере, избавился от головной боли, мучавшую меня до этого целый день, а также вернулся домой на такси вполне бодрым и полным сил.
Проснулся я в половине десятого. Выйдя на лоджию, откуда была видна панорама Лосиного Острова как на ладони (я ради этого вида десять лет назад уговорил жену на покупку этой квартиры рядом со станцией Маленковская), я невольно засмотрелся чудесной картиной первомайского, к тому же Пасхального, утра. Солнце сияло, небо было лазурно голубым, а рваные облака лениво плыли над зеленым морем огромного лесного массива за железной дорогой. При этом мне никуда не надо было мчаться… Я даже не помнил, когда я так безмятежно просыпался и вместо того, чтобы бежать на работу или начать звонить по телефону, словно ребенок, любовался утренним пейзажем. Вспомнив про свою работу, вдруг мне стало отчего-то невыносимо, а самое главное – беспричинно, тревожно. Будто бы внутри, как это всегда бывало в течение двадцати лет, заработал с бешеной скоростью моторчик; и если раньше его энергия никуда не терялась, то сейчас он работал вхолостую, – и, видимо, из-за этого моя душа по привычке рвалась снова в бой, не жаждая нисколечко покоя.
Я глубоко вздохнул и пошел завтракать: была же Пасха, и хотя не постился, но надо было как бы «разговляться». Поев-попив, меня снова потянуло в сон, и я залез вновь под одеяло и заснул, правда, предварительно успев заказать у знакомого шеф-повара из ресторана на соседней улице себе праздничный обед с доставкой на дом.
Задремав, мне причудился сон, который помню до сих пор в мельчайших подробностях. И хотя он был вроде бы и короткий, но своим мистически-загадочным воздействием тревожит мое сердце доныне…
Мне привиделось, что я сижу в нашей родной избе напротив печи, спиной к окну, а слева от меня – наш обеденный стол, куда еду ставили прямо из печи. В горниле печи сложены аккуратно дрова в виде башенки, а с низа этой поленницы кто-то только что поджег трубочку бересты и заложил ее сверху еловыми лучинами. Вдруг я слышу, как захлопнулась дверь, и тут я начинаю понимать, что это моя мама растопила печь, а сама вышла во двор. Я окликнул ее и побежал догонять ее, но когда я вышел в сени, дверь из сеней на крыльцо захлопнулась. Я пытаюсь бежать, плачу и кричу: «Мама! Мама! Подожди меня!» – но ноги двигаются еле-еле. Наконец, я вот уже на крыльце… Идет снег; наш двор занесен снегом, и от ступеньки крыльца на улицу идут мамины следы. Но тут тяжелая калитка во дворе, сделанная еще моим прадедом, со скрипом закрывается, и звук кованой защелки как бы ставит точку: мама ушла, и я не догоню ее!
