Я проснулся. Моя подушка была мокрой от слез. Я встал с кровати и подошел к окну – на улице шел снег стеной. Что интересно, снежная тучка как будто бы высыпала свое содержимое только на наш дом: солнечные лучи сбоку освещали белую круговерть, отчего эта белая пелена опалесцировала просто волшебно. А для меня вдруг стало все решительно ясно: я еду в свои Малые Гари! Пусть там ничего не осталось, но мне надо побыть у матери и у отца на могилах. Надо… Надо… Надо…
Вспомнив свой тот сон, я как-то самопроизвольно стал грезить почти наяву давно прошедшими временами: память выхватывала хаотично множество полузабытых эпизодов и, странным образом почти воскресив, рисовала их с такой мельчащей подробностью, что я почти чувствовал себя возвратившимся в свое юношеские годы. Удивительно то, что я, боясь в том признаться самому себе, изо всех сил старался выуживать из глубин своего сознания все что можно, подсознательно будто бы надеясь, таким образом, приехав в свою малую родину, увидеть в целости и сохранности наш дом, где меня ждет моя мама…
Поезд резко дернулся и медленно стал набирать ход, тем самым выхватив меня из состояния утопленника: углубившись, чуть ли не впервые в своей жизни, в воспоминания своего детства, я почти задыхался от того сладко-горького чувства, который, дожив до определенного возраста, испытывает каждый, проваливаясь в состояние бессилия вернуть свой потерянный рай. О, наша жизнь – вечное, ежесекундное изгнание из рая!
По радио нам объявили, что РЖД, в случае несвоевременного прибытия поезда на конечную станцию, платит за каждый час опоздания по 100 рублей, – но состав остановился возле железнодорожного вокзала Йошкар-Олы с отставанием на 58 минут от графика.
Йошкар-Олу я знал довольно-таки плохо. Хотя я и был родом из этих краев, но в городе у меня не было ни близких родственников, ни знакомых, ни друзей: после школы я прямиком уехал в Москву и там поступил в вуз, после первого курса – служба в армии, затем долгая учеба и работа, работа, работа… Вглядываясь назад, я вполне оправданно могу считать, что два года солдатской жизни, – мы тогда как раз попали на отмену отсрочек для всех вузов СССР, – были самыми праздными в моей жизни.
Сотрудники нашего НИИ иногда ездили в командировку в Йошкар-Олу, и я слышал краем уха, как они нахваливали город за очень интересный и своеобразный эклектизм его архитектурного стиля. И действительно, так как мне торопиться было некуда, то добираясь пешком до места стоянки автобусов, – мне хотелось доехать именно на автобусе до райцентра, – я совершенно не узнавал Йошкар-Олу: она преобразилась в буквальном смысле слова. Не знаю, возможно, моему восприятию города способствовало чудесное майское утро с голубым небом и температурой в 20 градусов тепла.
Пока я ходил, сворачивая то туда, то сюда, по прямым, в отличие от Москвы, улицам и переулкам, я почему-то вспомнил слова Александра Вертинского, вычитанного из его книги, о том, что у всех городов есть свой запах. На мой взгляд, он был совершенно прав, хотя насчет описания композиции «звучания нот ароматов», боюсь, всегда можно спорить долго и бессмысленно. Что же до меня, то мне всегда казалось, что Йошкар-Ола точно имеет ее, и для себя я определил эту композицию как аромат опавших листьев в сухую солнечную погоду поздней осенью. По крайней мере, в то майское утро, когда я никак не мог отойти от своих воспоминаний детских лет, мне чувствовался явно этот ностальгический запах.
