– Если тут должен быть родник, то я нарисую, – сказала художница и доверчиво улыбнулась, не до конца поняв смысл последних слов Ивана.
– Нет, не надо. Картина закончена и получилось красиво. Только зачем Вы рисуете одно, а перед Вами совсем другой пейзаж и другой храм?
– Храм, если он храм, везде одинаков. Внешне они выглядят по-разному, но внутренняя суть едина. Вас, случайно, не Иваном зовут?
Иван вздрогнул и опешил от последних слов.
– Иваном, – медленно проговорил он, – а как вы узнали?
– Очень приятно, если вас зовут Иваном. Вера. Вот и познакомились. А я просто так предположила. Вы знаете историю и название этой церкви?
– Нет.
– Называется она как церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи в Дьякове. Если идти вот по этой тропе к шоссе, то несколько деревянных избушек, которые попадутся по пути, и есть остатки деревни Дьяково. Я из-за этого просто так и спросила потому, как название храма связано с именем Иоанн, то бишь Иван. А я Вас, кстати, видела и не раз за последние две недели: Вы иногда проходили под моим окном по утрам. Вы, наверное, в МИФИ поступаете?
– Да, точно. Сегодня сдал первый экзамен по физике и получил высший балл.
– Поздравляю! А я ничего не понимаю в физике, да и в математике тоже.
– Думал, провалюсь: сложно, когда после школы прошло уже три года.
– А где так Вы умудрились испачкаться? – Вера показала пальцем на вишневое пятно на рубашке. – И зачем вы ходите всегда так глухо застегнувшись? Я, кстати, обратила именно из-за этого на Вас внимание. Подумала еще, вот мол, настоящий чеховский персонаж «человек в футляре». Каждый раз, когда я видела Вас из окна, Вы уж меня простите, мне становилось весело от Вашего вида. У Вас в деревне, видимо, такая мода, да?
– Да, точно, – рассмеялся Иван, – есть такая мода у нас на селе.
– А у нас в Москве по моде в жару делают так, – сказала девушка и ловко расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке и замерла, увидев страшную овальную рану на шее от пули.
Вера, сама не понимая, что делает, расстегнула вторую пуговицу и, увидев следы от ран и операций, вдруг уткнулась в грудь Ивану и заплакала. Иван не знал, что делать: то ли отстранить девушку и застегнуть рубашку (ему было неловко стоять расхристанным), то ли обнять и погладить ее волосы (что ему страстно хотелось). Пока Иван стоял в нерешительности, Вера сама взяла себя в руки и, приподняв голову, застегнула на рубашке обе пуговицы.
– Прости меня, дуру. ТЫ был в Афганистане? Я знаю, какие следы оставляет пуля.
– Да, пришлось.
– Когда я тебя увидела, мне впервые за последние пять лет стало как-то уютно, что ли: не знаю, как и сказать – прости меня за откровенность. В августе 1983 года моя семья: мама, папа и брат – погибли в авиакатастрофе в Алма-Ате. Отец у меня был пограничником. Он некоторое время преподавал в училище, но потом надоело здесь, и попросился на границу. У него двоюродный брат живет в Казани, и они поехали вначале туда, а оттуда уже полетели в Алма-Ату. У меня же в то лето сбылась моя мечта: окончив школу, я поступила в художественное училище. Конкурс был сумасшедшим, но я выдержала все экзамены. Как сейчас помню (наша квартира была на севере Москвы, возле ВДНХ): 31 августа и я снова в роли первоклассницы. Настроение было такое хорошее, светлое. Странно даже, что я ничего не чувствовала. И вот звонок в дверь. Открываю – стоят генерал-майор и подполковник (у отца было звание полковника). Они говорят какие-то слова, но я не понимаю их смысл. Как? Что? Какая авиакатастрофа? Тогда же при таких ситуациях ничего в новостях не говорили, в газетах не писали. Все заволокло туманом – ничего не вижу… Я стою как камень и даже плакать не могу, потому что не может такого быть: я же позавчера провожала их на Казанском вокзале, и как это – их теперь нет?..
