На четвертую ночь полил дождь. Мелкий, серый, холодный дождь, от которого враз покрывается ржавью кольчуга. Гридни ворчали, почти не скрываясь, луки держали спущенными, стрелы прятали в кожаных колчанах. И когда в отворенные ставни с криком грянулась птица, никто не успел выстрелить. Нет, она не упала и не улетела – распахнула огромные крылья и опустилась во двор. Темные капли крови стекали по белым перьям. Это был сокол. Очень большой и очень сердитый сокол с крючковатым, острым клювом. Кто-то из младших гридней, завопив, прыгнул с крыши в крапиву, остальные лихорадочно натягивали тетивы, ожидая команды. Птица щелкнула клювом, заклекотала, подпрыгнула, кувырнулась через голову, и князь Борис пожалел, что он не сопливый отрок, которому можно бечь по сырой крапиве в мокрых штанах. Тур, огромный мохнатый тур, с загнутыми рогами и длинной, волнистой, густо-синею шерстью, возвышался посередь двора. От зверя веяло дикой мощью, могучей и страшной силой. Нутром князь понял – ЭТО нельзя из луков. Только в честном бою, равный с равным. Очень медленно Борис расстегнул пояс, совлек кольчугу, снял островерхий шлем. Нож и голые руки. Он был красив, молодой ладыжинский князь – рыжекудрый и смуглый, как мать-гречанка, с мощным торсом, литыми плечами и неожиданно узкими, почти девичьими запястьями. Он был быстр, отважен и удачлив в бою, он стоял на своей, родовой земле и ничего не боялся. Ну, зверюга, давай!!! Кто кого?
Ярый тур устремился в атаку, наклонив голову. Князь рванулся наперерез и ухватил зверя за рога. Они встали – сила на силу, воля на волю. В глазах у Бориса мутилось, дыханию стало тесно в груди. Казалось, напряженные мышцы сейчас порвутся, спина хрустнет, и зверь пойдет по человеку копытами. Сквозь собственный натужный хрип он услышал, как орет Боняка: «Стой, князя зацепишь!» – и оттолкнулся ладонями от рогов, отшагнул: «Не стрелять!!!» Тур за ним не пошел. Он стоял и смотрел прямо князю в глаза синими, пронзительными очами. «Словно звезды глядят из колодца» – некстати подумал Борис. Во дворе встала мертвая тишина, гридни словно боялись дышать, даже капли дождя опускались на землю неслышно. У огромного зверя вдруг подломились ноги, он грянулся ниц – чтобы подняться – нет, не добрым молодцем, а могучим, кряжистым, немолодым уже мужиком, с широченными плечищами и короткими кривыми ногами. Копна полуседых волос закрыла лицо, он совсем по-звериному мотнул головой, убирая пряди со лба. Глаза у чудища остались прежние – синие и глубокие. Неожиданно он поклонился князю – в пояс, как равный равному:
– Отдай за меня сестру, светлый князь! Вено дам, какое ни пожелаешь. Отслужу службу, какую запросишь. Отдай!
– А кто ты таков, что сестру мою в жены просишь? Кто отец твой, кто твоя мать? Почему не пришел со сватами, а прокрался в светлицу как тать? – давний обычай подсказывал Борису слова.
Незнакомец усмехнулся и чуть ссутулился, словно ждал нападения:
– Волх я. Серый Волх, сын Любавы Олеговны, из переяславских Ольговичей.
– А отец-то твой кто? – неожиданно встрял Боняка.
– Отец? – Волх замолчал надолго, словно пробуя на вкус тишину. – Бог мой отец. Старый Ящер, летучий змей.
Одинокая стрела просвистела над крышей и ушла в темноту. Гридни попятились. Борис понял: еще минута – и во дворе будет бойня. Бесова сына, может, они и сложат, но на этом князь лишится дружины. И хорошо, если голову сохранит.
