Я схватился за ручку двери дамского туалета и застыл, прислушался. За стенкой звучал девичий смех. Я узнал голос. Она.
Дверь распахнулась, меня потянуло вслед за ней, и перед моими глазами возникла высокая тучная брюнетка в голубом – одна из подружек невесты, не модель. За ее мощной спиной я тщетно силился разглядеть больше, чем длинный подол белоснежного платья.
– Ой! – пискнула брюнетка. – Это ведь женский!
– Ой, – ответил я, – а я знаю.
Оттеснил ее, выпихнул прочь, закрыл за собой изнутри.
Внутри оказалось довольно тесно – сиденье унитаза, умывальник, зеркало слева, пара квадратных метров пространства. Здесь, на этих самых двух метрах, стояли мы с чужой невестой: я у двери, она у зеркала. Я, бледный от волнения и страха, она, дочерна загорелая, румяная, темноглазая. Прикусила губу, глядя на меня молча. Так, словно и не удивилась вовсе. Словно ждала, что явлюсь.
– Привет, – глупо, но я не нашел, чем еще начать. – Какая ты красивая…
Она кивнула, каштановые волны, закрученные спиралью, слегка пошевелились.
– Значит, ты и правда выходишь замуж, – хрипловато, сглатывая последнюю влагу на онемевшем нёбе, сказал я.
За дверью скреблась и скулила подружка невесты.
– Люда, я сейчас приду! – крикнула Анна. – Все в порядке! Дай мне две минуты!
Вернулась взглядом ко мне, вопросительно вздернула бровь.
– Дай мне две минуты, – попросил я.
– Две минуты. Хорошо, Гриша.
Но я бы мог сделать что-то в подаренные две минуты – и что, однако же, мог сделать я, чтобы изменить течение этой реки? Какие слова, интересно, способны помочь, если глаза говорят слишком многое, но не получают ответа? Такой прелестной и почти целомудренной я еще не видел Аню, но одновременно она как будто повзрослела на несколько лет, стала настоящей роковой женщиной, знающей четко свои «да» и «нет». Смотрела на меня откровенно и внимательно, без страха поколебаться. Какие из моих слов могли бы сломить уверенность в ее глазах?
– Ты его любишь? – все, что пришло мне на ум. Растерянный, я незаметно оперся о стену, боясь пошатнуться от нервной дрожи.
Анна кивнула опять.
– А как же я?
Как патетичен был мой вопрос, но она не замедлила ответить:
– Гриша, я выхожу замуж. Если ты сейчас устроишь сцену при Андрее, я тебя никогда не прощу. Ты должен принять мое решение; я желаю тебе удачи, но не порти мой день, пожалуйста.
– Ты уже ничего ко мне не чувствуешь?
Она провела языком по губам, сощурилась и вздохнула:
– Я выхожу замуж.
– Ты не отвечала на мои звонки. На мои сообщения.
– Гриша, я выхожу замуж.
– Не ответила ни разу! Я звонил тебе сотни раз. Почему?
– Я выхожу замуж, – голос ее оставался невозмутим.
– Я люблю тебя.
И мы оба смолкли. Две минуты давно прошли, я нервничал, понимая, что еще немного, и придут искать невесту, но ведь мне очень нужно было ей что-то сказать… Только вот что? Это самое «я люблю тебя», мой главный козырь, брошенный на стол в жалкой попытке отыграть последнюю монету, поставленную на кон.
– Я тебя люблю, – и в углах моих раскосых глаз сморщилась кожа в складки, увлажнилась, как рыхлая почва после дождя. Слова ничего не значат, но я никогда еще не верил так в сказанное, как в те секунды. И крайний мой аргумент, перекрывавший все по силе искренности, – я видел и сам, – недостаточно был хорош, ловок, чтобы что-то изменить. Наверное, стоило пуститься в многословные уговоры, обещания счастливой жизни, рассказать, как ярко засияет мир, когда она вернется ко мне, но я не чувствовал в себе сил изображать уверенность в своих силах. Я до смерти напуган был тем, как мы стояли друг напротив друга, совсем чужие, и она лишь ждала, когда мне надоест говорить глупости.
