Ну, скажем, вчерашний мой сон, в котором я разговаривал с женщиной, – женщиной незнакомой, даже имени вспомнить не могу и при этом странно близкой, очень близкой, как если бы у нас «было».
В начале сна мы сидели на высоких стульчиках за длинной стойкой неработающего бара в пустом зале железнодорожного вокзала, немного похожего на Киевский вокзал. Высоко над нами висели белые сводчатые потолки, от наших ног вдаль уходил каменный пол, натертый до зеркального блеска. И ни одной человеческой фигуры. И там, во сне, я помнил, что на этом вокзале я уже однажды был, и потому утром, проснувшись, я полез в сеть и нашел его фотографии: там, во сне, мы сидели в зале так называемого Французского вокзала в Барселоне. Не так много «заграницы» накопил я за свою жизнь, чтобы забыть несколько часов, проведенных на этом вокзале, когда внезапная буря на побережье, порвав провода и занеся все вокруг невероятным для тамошних мест октябрьским снегом, на четыре часа остановила движение поездов.
На Французский вокзал мы приехали с ней на метро уже поздним вечером. Моей собеседнице нужно было встретить кого-то с ночного поезда. Перед этим я участвовал – не во сне, наяву участвовал – в застолье небольшой литературной компании, перебравшейся после поэтического вечера из библиотеки Чехова в ближайшую кофейню на Пушкинской площади. И сидя в этой компании, я услышал, как одна поэтесса говорила другой: «Нет, ну как издатель твой говорил о тебе, а?! Не говорил – пел! Какая ты у нас талантливая! Какой высокой культуры воспитанница! Так и сказал «воспитанница» и «высокой». А?! Ты все-таки ему дала? А? Колись!» «Ни хрена себе!» – охнул я, – постеснялись бы, при мужике-то!» Барышни постеснялись. Немного. Но тут вопросик залепил уже я и выправил по своей дурости ситуацию: «И что, у вас действительно с этим так просто?»
– Это вы о чем?! – радостно возмутились барышни. – Как вы могли?!
– Да, действительно. Извините! Это меня что-то понесло.
– Ну и ладушки. Проехали.
И разговор за столом потек дальше. И этот микроэпизод тут же забылся, как забылся и краткий, на полсекунды, взгляд одной из сидевших за столом женщин, в котором мне почудилось что-то вроде усмешки пополам с удивлением и состраданием. Да нет, померещилось, конечно.
Это сидение в кафе было, повторяю, в реальности, ну а продолжением ее, реальности, стал вот этот сон с разговором на пустом ночном вокзале с незнакомой, но близкой мне женщиной:
– Извини, но ты хорош был! – говорила она. – Хорош! Но, слава богу, я тебя знаю. Поэтому скажу: не тебе с женщинами про харассмент разговаривать. Не твоя, извини, тема.
– То есть?
– Ты слишком привык думать. Нет, харассмент, конечно, штука отвратительная. Но не всегда. Иногда харассментом бывает то, о чем женщина может только мечтать. И не делай такие глаза. Если хочешь, расскажу. Хочешь?
– Это ты вроде как хочешь.
– Ага. Тут на меня одно воспоминание накатило. Так что потерпи. Лет десять назад, нет, пятнадцать уже, редакцию, в которой я тогда работала, распустили по причине отбытия спонсора со своим баблом в Лондон. Я в очередной раз оказалась без работы, а поскольку к тому времени с мужем я уже разошлась и жила на разные подработки, подруга устроила меня временно в административную группу по организации и проведению поэтического фестиваля в Питере. Пресс-релизы разные составлять, приглашения рассылать, но главное – в Питере потом всем руководить: билеты, гостиницы, транспорт, питание, ночные беседы с ментами, которых вызвала администрация гостиниц, куда я заселяла наших поэтов, – глаза б мои их не видели, поэтов, в смысле. Из Москвы с нами поехал начальник отдела, под которым такие мероприятия тогда проходили. Ничо так мужичок – не первой молодости, правда, но спортивный, остроумный и вообще – живой, не в смысле «живчик», а действительно живой. И вот к концу нашей фиесты подруга предлагает: «Давай я с ним поговорю, может, возьмут тебя к нам в контору. Они вроде как референта искали». «Поговори, – сказала я. – А почему, нет?»
