* * *
Уже пять дней в океане полный штиль. Паруса безвольно повисли на реях, нещадно палит тропическое солнце, и некуда деться от этого пекла. Пигафетта слоняется по верхней палубе, пытаясь найти слабое дуновение ветерка или хотя бы тень. Внизу, в трюме и матросском кубрике, – тяжелая, смрадная духота. Вода, запасенная на Тенерифе, протухла и превратилась в вонючую горячую бурду. Но и эту воду корабельные интенданты выдают ограниченно, не более трех кружек на человека в день. Одна отрада – кружка вина, по велению адмирала кружку вина наливают каждому матросу вечером с наступлением сумерек. Но и ночь не приносит прохлады. Водная поверхность сколько хватает глаз – ровная стеклянная пустыня. Пропали дельфины, сопровождавшие каравеллы от самого Гибралтара, исчезли морские птицы и летучие рыбы. Не видно даже акул, следовавших за кораблем и пожиравших корабельные отбросы, и теперь эти отбросы грязными пятнами окружают каравеллы. Пигафетта медленно бродит по палубе корабля. На стапелях Севильи он показался Пигафетте огромным, а здесь, в океанских просторах, кара- велла кажется просто скорлупкой. Сто футов, пятьдесят шагов от носа до кормы, тридцать футов от борта до борта. И вся палуба тесно уставлена – шлюпки, пушки, запасные стеньги и реи. Все это крепко принайтовлено, через все это нужно пробираться. Матросы обессилено лежат на палубе в ожидании конца мучений.
Магеллану доносят, что испанские капитаны на «Сан- Антонио», «Консепсьоне» и «Виктории» мутят матросов, обвиняют Магеллана во всех бедствиях. Эти проклятые португальцы хотят завести нас на край света, и нужно арестовать адмирала. Зреет мятеж.
И зреет буря. Южную часть небосвода заволокла тьма, погасло солнце, и огромные валы пятьдесят футов высотой швыряют каравеллы. В наступившем среди дня мраке загораются четыре факела на адмиральском корабле, и яростный ветер рвет в клочья паруса, что не успели убрать. Два дня ураган носит эскадру по взбесившемуся океану. Пигафетта лежит в своей койке, не в силах даже двинуть рукой. Вот нос корабля задирается вверх, все выше и выше, забираясь на гребень гигантской волны, рев ветра в снастях достигает предела, каравелла, резко накренившись вперед, стремительно обрушивается в пучину, туда же, в недра океана, обрушивается и сердце, и желудок страдальца Пигафетты. От бешеной качки его вывернуло наизнанку, и он молится Деве Марии о спасении своей души. Молятся и все матросы, ибо настал Судный день, и всем им скоро надлежит предстать перед Богом и покаяться во всех прегрешениях своей беспутной жизни. На верхней палубе, на возвышении юта – лишь одна фигура. Это у рулевого колеса кормчий Андрес де Сан-Мартин. Он привязан веревками, чтобы не смыло его за борт шальными волнами, перехлестывающими через борта. Лишь на несколько часов в сутки его сменяет у руля сам адмирал Магеллан. Кажется, не будет конца страданиям людей…
Но что это? На ноках рей, на топе мачт загораются огни.
«Эльм, святой Эльм, – повторяют матросы. – Святой Эльм идет нам на помощь! Святой Эльм спасет нас! Святой Эльм благодетельствует нашему адмиралу!»
Два с половиной часа ярким светочем горят огни Эльма на вершине грот-мачты адмиральского корабля, и укрощаются волны, стихает ветер. «Святой Эльм и наш адмирал Магеллан спасли нас от неминуемой смерти». Утреннее солнце освещает утихомирившуюся стихию, и свежий пассат наполняет паруса с крестом святого Яго. «Слава Господу, спасшему нас от гибели! Слава нашему адмиралу Магеллану, ибо святые высшие силы на его стороне».
