– Расскажу всё, что знаю, – поспешно уверил его пленник.
– Знаю, что расскажешь. Да стоит ли твоя информация жизни?
– Всё, как на духу, расскажу, – продолжал талдычить Воронов.
Его бил озноб, и, кажется, он был близок истерике.
– Только не убивайте! – взмолился беглый лагерник.
– Там видно будет, – буркнул себе под нос Шрауф.
Поплыл, удовлетворённо констатировал он про себя. Выложит всё от и до. Вопрос, много ли он знает? И обернувшись к Мольтке, приказа по-немецки:
– Я срочно отбываю в Остров. Этого забираю с собой. Выделите мне десяток людей для охраны, а сами заканчивайте здесь и возвращайтесь в расположение. Трупы бандитов доставьте в морг.
Опыт нескольких лет работы в гестапо приучил Ольгерда Шрауфа неизменно следовать принципу «Куй железо, пока горячо». Разбуженный в шесть часов утра островский комендант полковник Зассе любезно предоставил ему для проведения допроса отдельный кабинет в комендатуре. Допрос… Хотя, какой там допрос, скорее монолог Воронова, длился больше часа. Его откровения скрупулёзно фиксировала личная стенографистка полковника – довольно миленькая пышная блондинка. Несомненно, она была зла как чёрт, оттого что её вытащили из поспели ни свет ни заря и заставили трудиться, не покладая рук. Однако на протяжение всего этого часа девушка сохраняла на лице лишь деловую сосредоточенность, и порой даже одаривала Шрауфа – непосредственного виновника всего этого раннего безобразия – кокетливой улыбкой.
Когда девица удалилась, чтобы сделать расшифровку, Шрауф, дабы не терять времени понапрасну, предложил Воронову собственноручно написать всё то, что тот только что рассказал и подписаться, что тот и сделал. Вообще-то, этого не требовалось. Достаточно было расшифровки стенограммы и, при необходимости, подтверждения стенографистки, да и то лишь в случае, если правдивость предоставленной информации вызовет сомнения у руководства. Что же касается соблюдения буквы закона, то деятельность гестапо была практически выведена из-под какого бы то ни было стороннего надзора. Поскольку тайная полиция занималась расследованием деятельности враждебных Третьему рейху сил, ей позволялось многое в обход закона и суда. Так что, собственноручно написанные и подписанные Вороновым показания нужны ли лишь для того, чтобы при необходимости использовать их в качестве жупела.
Отправив своего подопечного в камеру Шрауф перечёл его показания. Удостоверившись, что они, если и не слово в слово, то довольно точно воспроизводят то же, что зафиксировала стенографистка, он сделал кое-какие выписки и взялся, было, за трубку телефона, но, бросив взгляд на часы, передумал. Часовая стрелка почти подползла к девяти, а минутную отделяло от цифры «12» три деления. Звонить было бессмысленно. Из дома Рененкампф уже уехал, а до своего кабинета ещё не добрался. Он приходит к себе ровно в девять, вот, в девять и позвоню, решил Шрауф. Не раньше и не позже.
Он с хрустом потянулся, заложил руки за голову и, прикрыв глаза, откинулся на спинку стула, решив пару минут передохнуть. А всё-таки, я – молодец, мысленно похвалил себя Шрауф. Славно поработал. Повезло, конечно, но победителей не судят. Правда, устал чертовски, и сегодня предстоит ещё немало работы – это уж точно, ну да ничего… Всё. Девять. Можно звонить.
На том конце линии отреагировали после первого же гудка.
– Слушаю, – прозвучал в трубке бархатистый баритон Рененкампфа.
