– Так да или нет? – не удовлетворился ответом Макс.
– Как тебе ответить? В данный момент, пока мы тут где сейчас находимся? Рязань, вроде, проехали? В данный момент я русский националист. Да. А как победим или паду смертью храбрых, тогда считай меня коммунистом, – красиво оголив ровные ряды белоснежных зубов, улыбнулся Саня.
– Может, поспим? Народ уже отбился, – с мольбой во взгляде устало спросил Макс, показывая на мерно посапывающих пассажиров на верхних полках. Его действительно утомил такой импульсивный непрогнозируемый разговор с соседом.
– Давай поспим, почему бы и нет. Ты ныряй наверх, а я пойду ещё проводницам сказки порассказываю, может, баб долго теперь не увижу, – Саня подтянул джинсы, снял красную ветровку и исчез в купе проводников.
*
Около семи утра, когда путевой метроном отсчитал короткие пролёты железнодорожного моста через Северский Донец, Саня лёгким прикосновением руки разбудил Максима. Нижняя полка уже была прибрана и снова превратилась в стол с мягкими красными сиденьями.
– Ну, бывай, Макс! – весело сказал сосед, он уже был полностью одет, на плече висел огромный камуфляжный рюкзак, из-за которого выглядывали усталые, но улыбающиеся проводницы. – Извини, если чего не так. Помнишь слова из песенки Макаревича «и оба сошли где-то под Таганрогом среди бескрайних полей, и каждый пошел своею дорогой, а поезд пошел своей»? Так вот неправильный этот Макаревич, и песня у него неверная. Дорога у нас у всех сейчас одна и поезд один. Попомнишь мои слова, – Саня крепко хлопнул Макса по плечу, поцеловал по очереди в щёки засмущавшихся железнодорожниц, и стремительно вышел из вагона в направлении жёлтого здания вокзала с надписью «Каменская».
VII
В Таганроге стояла небывалая летняя жара. После холодного, с морозами и снегами марта, апрель и май яростно выжигали только-только пробудившиеся скромные травы. Растерявшийся от погодных аномалий народ скинул с плеч куртки и пиджаки, но продолжал носить их в руках – на всякий климатический случай. Максим шёл с вокзала домой, где он не был уже больше года. То всероссийский карантин из-за эпидемии коварного неизвестного вируса поломал все планы с проведыванием родных и друзей детства, то расстраивающиеся отношения с девушкой, требовавшие и немалых нервных сил, и внимания, и времени, откладывали поездку в родные места на неопределённый срок. Родителям всего не пояснишь, не поймут, хоть и посочувствуют. Зато было радостно, что почти целый месяц можно ни о чём не думать и просто насладиться отдыхом. Ведь именно этого хотел и Арсений Викторович. Напрягаться придётся потом, уже в Москве.
Максим неспешно прогулялся вдоль трамвайных путей, свернул к Горьковскому парку, который в этот чудесный солнечный день просто манил знакомой с детства прохладой свежей зелени. Любимый парк, обнимаемый, как руками прошлых столетий, Большим и Малым Садовыми переулками, с домом культуры на углу, от которого наискосок вдоль моря убегала к порту родная улица Греческая. Максим присел на скамейку, закрыл глаза, вспомнил сладкие минуты далёкой юности. Вдруг в этот момент его кто-то окликнул.
– Макс, ты что ли? – прямо перед скамейкой у толстой колонны с афишами стоял с широко раскрытыми удивлёнными глазами одноклассник Серёга Першин. – Вот так встреча!
Максим обрадовался встрече, Серёга лучше всех писал школьные сочинения, тоже пробовал свои силы в разных городских газетах, хотел сдать документы на факультет журналистики в Ростове-на-Дону, но неожиданно для себя стал историком. И, как поговаривали на встречах выпускников другие одноклассники, весьма неплохим, в школе, где он работал, его обожали дети и уважали коллеги.
