Это жизнь как начало без памяти,
без конца и без имени Бог,
мельтешение белой замети
и забвенье дорог.
Это первых основ потрясенье,
это пробует голос судьба.
Это мир, это вся вселенная
с головою в себя.
Это твердь и вода едины,
беспросветны и ночь и день.
Это двое на карантине
и одна предначальная тень.
Это первый крик без ответа,
заблудшийся в нас ответ.
Это тёмный, потом светлый
и потом никакой свет.
17 декабря 2005 г
***
Эти миги мгновенно прошли,
эти чувства, мадам, мы проспали:
я в пыли от шнурка до ноздри
и счастливый, как лампа в подвале.
Мы мосты и паромы сожгли,
поезда и дороги взорвали.
И следы обложили дожди,
тёмнокрылые птицы склевали.
Ты рукою морщины сотри,
затворись, чтоб враги не достали.
Я иду, от шнурка до ноздри
весь в пыли и счастливей медали.
Наши тени друг друга нашли.
Стёкла бьют. Во саду заиграли.
Пьют шампанское. Спят на вокзале.
Наши ходики тихо пошли.
22 января 2006 г
***
В синих сосках сирень,
птицы земная тень,
долгого дня дребедень,
день, уходящий в тень.
Скорый дождя сказ,
в кухне зелёный газ,
спичек и соли запас.
Да не про нас.
30-31 января 2006
***
Я время потерял на спицах колеса,
оставив женщину в гремучих лапах лета,
и горький клей на языке конверта
не отыскал её по адресам.
Я, сам себе слепец и поводырь,
искал её в высоких кабинетах,
на тех дорогах, где счастлива пыль,
бессребреники, воры и поэты.
Больной философ освещал мне днём
живые и булгаковские лица,
я в бочке жил, на самолёт с копьём
бросался, в космос плыл с Улиссом.
Я брал с ресниц восточных тайну тайн,
я, как Фидель, сто лет подряд не брился.
–Ты сорок сороков могил вскопай, –
сказали мне индейцы и индийцы, –
и ты найдёшь, которую искал.
Я вгрызся в мир и под лопатой встретил
два черепа: улыбка и оскал,
Шекспир и Гамлет. Что им там без света?
Один сказал, что это суета,
второй её назвал Офелией.
Мелодия была как жизнь проста,
но я не видел ту, что пела.
31 января 2006
***
Я помогу тебе снять одежду,
ты станешь светлее всех сторон света,
а я блаженней на одну улыбку.
9 февраля 2006
***
И опускаются на матрац плечи,
если говорить не о чем.
И бьются головой, как пьяный в стельку,
часы, если старинные, о голубую стенку.
И зима не снежит, а слезится устало
рядном, коим окно заткала.
И блестят носки итальянских штиблет,
если даже в комнате света нет.
И через энное количество лет столица
только и вспомнится что холодной гостиницей.
Ибо память зависит не от погоды
хорошей или нехорошей,
а от пространства, куда поворотишь постную рожу.
21-22 февраля 2006
***
Рябь речной воды теребит закат,
так когда-то на маковке моей теребили
пальцы тридцать рек убежавших назад,
называя, что волновалось, хвыли.
Прав философ, уже не войдёт нога
дважды в то, что течёт, только
память той же слезою жива пока,
что язык, накрывая другой под хреном и солью.
Спящей рыбачки рука ножом трепеща,
тем же закатом уже по речной глади,
продолжает соскабливать скорлупу с леща,
или скомканную простыню гладить.
***
Грязь грязнее, чем ботинки на ногах,
март в стране и матерщина на губах
землепашца, потому как в закромах
тишь да гладь, да мыши, моль и прах.
Март в стране, улыбку видно за версту,
тесно в почке виноградному листу.
Если на ночь сказку женщине прочту,
змия встретим на Калиновом мосту.
20 марта 2006
***
прости барашка и
пожалуйста прикрой дверь
и пожалуйста не подсматривай больше
утром мы расплатимся добрым утром
