И вот она набирает в подполе картошку, какую грустную песню напевает, переходит на плач. «Ой, мои сиротки, мои милые», – их двое было, Тамара и Анатолий. А мама их, тетя Зина, в Рязани работала. И вот, плакала она, что потерялся ее сын.
А тут раз – и он объявился! Это уже было, наверное, в сорок третьем году. Объявился живой, а бабушке сообщили, что считать его погибшим. Дядя Степа, оказывается, был в партизанах. Их окружили где-то в районе Вязьмы. Вот они из этого котла разбежались кто куда, много побили, а остальные разбежались по лесам. И они в лес убежали, встретились там с партизанами и тоже стали партизанами, куда деваться-то? Это же в тылу врага. Произошло это еще до битвы под Москвой. На фронте дядю Степу контузило, стал плохо слышать и немножко прихрамывать. В армию его уже не брали.
Приехал он, мы довольные, все радостные, устроили праздник: он водки купил бутылку, курицу зарубили, и курицу, закуску приготовили: огурцы, лук, картошка, помидоры. Дядя Степа партийный был, у него даже какие-то награды были – партизан не награждали особенно, потому что не поймешь, с кем они воевали.
Как старый анекдот, выходит в деревню партизан из лесу и спрашивает:
– Бабка, а какие у вас в деревне, немцы или красные? – еще Красная Армия была.
А она говорит:
– Милок, да у нас война-то уж три года, как кончилась.
А он:
– Да что же мы до сих пор поезда-то под откос пущаем, когда уже и война кончилась?
Вот так они там воевали, поэтому партизан не награждали особенно, которые не были в крупных отрядах. Неизвестно, как они там, в тылу врага. Сражались, проявляли героизм, но к окруженцам власти относились подозрительно, устраивали проверку.
Дядя Степа прошел эту проверку и ему доверяли. Назначили его председателем сельсовета в соседний район, и он должен был уезжать со своей семьей в другую деревню.
Перед отъездом в подполе с бабкой делили картошку, сколько кому оставить, спорили и потом ругались. Вот бабушка иногда из подпола выскакивала, как чертик из табакерки с криком:
– Ой, ой, убивает меня, убивает!
– Что такое?
– Как же, он все забирает и мне ничего не оставляет.
В результате разделились они мирно, тихо, и дядя Степа с семьей уехал в другую деревню, а мы остались здесь дальше коротать.
Это лето прошло. Осенью колхоз на трудодни дал зерна, бабушка овец остригла. Шерсть в огромных мешках стояла, и рожь в мешках, рожь и просо за русской печкой.
Школе тоже был выделен участок земли, мы вместе с учителями его засеяли просом, скосил колхоз, потом мы его обмолотили, обрушили, и получилось пшено. В школе пшенную кашу варили и давали на большой перемене детям.
Осенью из колхозного огорода привезли целую телегу капусты. В колхозном огороде сторож был на вышке, но нас это не останавливало. Мы по-пластунски между грядками проползем, огурцов, помидорчиков нарвем – и к речке. Этот огород рядом с речкой, потому что старушки вручную поливали все, на коромыслах воду носили из речки – так и жили, работали, не хуже лошадей.
Привезли из колхоза воз соломы, сложили около дома. Колхоз дал по количеству трудодней, и даже Юра получил на трудодни кое-что. Он уже был как настоящий колхозник.
После первого урожая устраивали праздник. Проходил он очень весело с песнями и плясками под гармошку. Юра после такого праздника пришел очень веселый. Я говорю:
– А чего ты такой веселый-то? – а он, оказывается, на обеде водки хлебнул.
