От убийства до убийства - страница 16

Это происходит самое малое два раза в год. Арестованный, запястья коего скованы наручниками, направляется к полицейскому участку Маячной горы, голова его высоко поднята, на лице выражение надменной скуки, по пятам за ним следуют – чуть ли не вприпрыжку, чтобы не отстать, – двое полицейских, держащихся за приклепанную к наручникам цепь. Странно, но выглядит все так, точно человек в наручниках тащит за собой полицейских, – так, точно он вывел на прогулку двух обезьянок.

За последние девять лет человека этого, известного всем как Рамакришна Ксерокс, арестовывали на гранитной мостовой, украшающей вход в парк имени Дешпреми Хемачандра Рао, двадцать один раз, и все за продажу учащимся техникума Святого Альфонсо – по бросовым, надо сказать, ценам – незаконных фотокопий либо перепечаток книг. Полицейский приходит поутру к Рамакришне, сидящему перед разложенными по синей простынке книгами, упирается в них своей лати[3] и говорит:

– Пошли, Ксерокс.

Услышав это, книготорговец поворачивается к своей одиннадцатилетней дочери Риту, торгующей вместе с ним книгами, и тоже говорит:

– Ступай домой и будь хорошей девочкой, милая.

А затем протягивает перед собой обе руки, дабы их сковали наручниками.

В тюрьме Ксерокса расковывают и заводят в камеру. Он же, держась за прутья решетки, потчует полицейских, дабы снискать их расположение, разного рода рассказами. Он может, к примеру, поведать им неприличную историю о студентке колледжа, которую видел этим утром облаченной в американские джинсы, или позабавить новейшим ругательством на языке тулу, услышанным им, когда он ехал автобусом в Деревню Соляного Рынка, или, если у них есть настроение повеселиться подольше, рассказать, как делал уже не раз и не два, о том, чем всю жизнь зарабатывал на хлеб его отец: выносил дерьмо из домов богатых землевладельцев, что было традиционным занятием людей его касты. День напролет старик переминался с ноги на ногу у задней стены дома землевладельца, ожидая, когда в воздухе повеет запахом человеческого говна, а учуяв этот запах, приближался вплотную к дому и, полуприсев, ждал – как ждет мяча крикетный вратарь. (Ксерокс сгибал ноги в коленях и показывал – как.) Услышав же «бух», с которым захлопывалась дверь сортира, старик, в чем и состояла основная его обязанность, вытаскивал из дырки в стене ночной горшок, опорожнял его в ближайших кустах роз, протирал дочиста своей набедренной повязкой и возвращал обратно, чтобы им могла воспользоваться следующая состоятельная особа. Вот это и была работа, которой он отдал всю свою жизнь, представляете?

Стражники всякий раз хохочут.

Они приносят Ксероксу завернутую в бумагу самсу, предлагают чай. У стражников он считается порядочным человеком. В полдень его отпускают на волю, и он низко кланяется стражникам и говорит: «Большое вам спасибо». А после этого в участок звонит Мигель Д’Суза, поверенный издателей и книготорговцев Зонтовой улицы, и орет в трубку: «Опять отпустили, да? Для вас законы страны вообще что-нибудь значат?» Инспектор Рамеш, держа трубку подальше от уха, просматривает в газете котировки акций на Бомбейской фондовой бирже. Ничем другим в своей жизни заниматься Рамеш не хочет – только читать котировки акций.

Под вечер Ксерокс уже возвращается к работе. Фотокопированные или задешево перепечатанные труды Карла Маркса, «Mein Kampf» и иные изданные кем-то книги плюс фильмы и музыкальные альбомы – в общем, всякая всячина – лежат на синей простыне, расстеленной по мостовой Маячной горы, а маленькая Риту, девочка с длинным, еще без горбинки, носом и почти неприметными усиками, сидит, распрямив спину, и наблюдает за тем, как покупатели берут книги и пролистывают их.