Однако Пилу не учел главного. Ему было настолько очевидно, что у нас будут раздельные комнаты, что он не дал никаких инструкций на сей счет. Таким образом, мы с Брижит впервые спали в одной постели, не вздрагивая при малейшем шорохе в коридоре.
Я подарил маме машину «бугати» с откидным верхом, заплатив 50 000 франков. На этой старой развалюхе мы ездили в порт Сен-Тропе, играли с приятелями в «детский футбол» в тех самых бистро, которые сегодня оккупируют миллиардеры: «Горилла», «Пересадка», «Кафе искусств». Мы колесили по проселочным дорогам, подчас вынужденные подталкивать «бугати», если она застревала на месте, словно упрямый осел. А на обратном пути набирали хворост для камина в нашей комнате. И занимались любовью в отражении его пламени.
Дата возвращения неумолимо приближалась. Брижит испытывала что-то похожее на шок. Ей не хотелось ехать в Париж.
– Увези меня куда-нибудь, – просила она.
– Куда?
– В Италию, Испанию, на Таити. Если ты отвезешь меня к родителям, мы никогда не будем счастливы.
Это было ребяческое неблагоразумие, но в каком-то смысле она была права. Ее не следовало отпускать, не следовало принимать всерьез гнев и угрозы родителей. Брижит исполнилось 17 лет, и я считал, что наказание за совращение малолетней мне уже не угрожает. Я и сам был молод. Но возобладал разум. Был ли это только разум?
Вернувшись в Париж, Брижит очень переменилась, в ней словно что-то надломилось. У нее в руках был Грааль, а она его теряла.
Всякий раз, отпуская вожжи, Пилу тотчас стремился исправиться, компенсируя свой либерализм вспышками пугавшего Брижит гнева. Однажды она позвонила мне на Орлеанскую набережную, говорила шепотом, и я понял, что случилось что-то серьезное.
– Мне надо с тобой немедленно встретиться.
– Приезжай, я жду тебя.
– Не там – слишком опасно.
– Тогда на площади Сен-Мишель, при выходе из метро. Идет?
Через полчаса мы встретились в условленном месте. Брижит была бледна и бросилась мне на шею.
– У тебя есть револьвер? – спросила она.
– Тебе прекрасно известно, что нет. А в чем дело?
– Тебе надо им обзавестись немедленно.
Из ее сбивчивых объяснений я понял, что Пилу вызвал ее к себе в кабинет, открыл ящик стола и сказал: «Смотри». Брижит наклонилась, чтобы разглядеть.
– Что это такое? – спросил Пилу.
– Хм… Пушка, – слегка озадаченно ответила Брижит.
– Не смей говорить «пушка», это называется револьвер, – уточнил Пилу. Так вот, если я когда-нибудь узнаю, что ты была любовницей Вадима, я убью его.
Слишком взволнованная, чтобы должным образом оценить угрозу, Брижит отправилась к матери, которая как раз была занята макияжем.
– Мамочка, Пилу перегрелся на солнце.
– Вряд ли, – ответила Тоти. – Уже две недели идет дождь.
– Его нельзя выпускать из дома.
И Брижит рассказала о состоявшемся разговоре.
– Я совершенно согласна с твоим отцом, – спокойно заметила Тоти. – Могу добавить, что, если тебе придет в голову переспать с Вадимом до свадьбы, а Пилу передумает, револьвером воспользуюсь я.
– Вы шутите?
– Ничуть.
Я был совершенно уверен, что ни Тоти, ни Пилу никогда не доведут дело до суда ради спасения чести дочери. Они просто пугали ее, не зная, что опоздали.
Покинув площадь Сен-Мишель, мы двинулись вдоль набережной. Никакие аргументы не убеждали Брижит.
– Относительно мамы ты, вероятно, прав, – сказала она. – Но я знаю Пилу, он способен на все.
– Допустим, я приобрету револьвер и твой отец действительно явится вооруженным. Разве я смогу его убить?
