Я открыла рот от изумления.
– Я просто слышала, как вы поругались, когда он еще в апреле приезжал, – пояснила Люся.
Я лишь тяжело вдохнула и опустила глаза.
– Вы меня простите великодушно, прошу Вас, – застеснялась бомжиха, а я уже даже перестала обращать внимание на ее высокопарный слог, – мне кажется, он Вас очень любит. Иначе б зачем пытался Вас вернуть, приезжал бы так часто с цветами, зная, что Вы его не пустите на порог.
– Он мне изменял, – отстраненно выдала я.
– Мне тоже муж как-то изменил, но очень каялся, я простила, и мы душа в душу прожили много лет, – задумчиво выдала она. – Извините, что лезу не в свое дело, – тут же осеклась Люся.
– Вы замужем? – удивилась я изрядно.
– Вдова, – тяжело выдохнула Люся. – Пять лет уж как.
– А можно вопрос? – не выдержала я, повернулась на Люсю.
– Конечно, – улыбнулась она и принялась за второй стакан супа.
– Глеб сказал, что у Вас дочь есть, – не знала я, как спросить, какого она делает на улице.
– Хотите спросить, почему я здесь живу? – выдохнула она.
– Это не мое дело, конечно, – поняла я по ее лицу, что тема для нее не простая.
– Ой, да ладно, – махнула она рукой, – да, дочка есть, – перестала есть Люся, глядя перед собой в одну точку. – Муж когда умер, я на пенсию вышла через пару лет, дочка уже взрослая была, внучку мне уже родила, но развелась, нерадивый мужик ей попался – пил, гулял. Верочка вышла замуж второй раз, хороший мужчина, правда, – замялась Люся, – он из ближнего зарубежья, – поджала она губы.
– Ясно, – усмехнулась я.
– Жить негде, поэтому все и поселились в двушке, которую мы с мужем еще получали. Тесно, конечно. А они ж молодые, сами понимаете, девочка, внучка моя – Леночка – мешала им, я и забрала ее к себе в комнату жить.
Меня передернуло при этих словах. Конечно, я понимаю и про дело молодое, мне-то сейчас тяжело, чего греха таить, но чтобы дети мешали – это уже перебор.
– Леночка очень собаку хотела, а ей не давали заводить, она как-то принесла щенка домой из школы. Ее отчим ругал страшно, даже ударил, а я заступилась: не смей, мол, бить ребенка, своих роди и воспитывай, как знаешь. Он тогда на меня накинулся, что я уже старая, да ничего в жизни не понимаю. Я взяла и назло ему собаку-то и оставила. А он злобу на меня затаил, давай дочь против меня науськивать. То я не то мясо приготовила, он мусульманин, такое не ест, то я супы не те варю, то убираюсь не так, то молиться ему мешаю, то еще что-то. Я и возмутилась, что, мол, купите себе жилье, да и стройте свои правила. Ой, что тут началось, – покачала головой Люся, – зять дочку доводит, то не разговаривает с ней, то ночевать уходит не пойми куда. На Леночку орет, не останавливаясь. Дочка на мне срывается, мол, свою жизнь прожила уже, мою не ломай. Стали мы раздельно питаться, но все сложнее жить было. Я уж старалась из комнаты не выходить, когда они дома, а то от меня воняет им, видите ли, собака им все мешает, хотя он из комнаты ни шагу. А как-то пошла с Полкашей гулять, зять возьми, да и поменяй замки в квартире, мол, с собакой не войдешь. Пришлось оставить его, – потрепала она пса по шерсти. – Леночка плакала жутко, но что сделать?! А потом знаете, посмотрела я на это все и подумала, что и правда, сколько мне еще осталось? Пять-семь лет? А дочери я всю жизнь ломаю, она и исхудала уже от стресса, так что собрала я вещи и уехала к знакомой на дачу, сторожем работать в садоводстве. А что, хорошо: воздух свежий, работа есть, крыша над головой есть, даже огородик небольшой завела, и никому не мешаю, – улыбалась она. – Осень-зиму я пережила, а по весне мою сарайку спалили, потому что дачники не хотели ЧОП нанимать, я ж есть. Председатель все навязывал услуги охранников, а дачники за меня горой стояли. Вот чоповцы и спалили, спасибо, мы с Полкашей живы остались. Но идти было некуда, так что вернулась я в родной дом, а дочка беременная, зять меня на порог не пускает: куда, мол, старая, и без тебя места мало, его мать приехала с детьми помогать. Вот так я и осталась на улице. Зато хотя бы на внучку смотрю, у них дом вон за забором. Подходить я не решаюсь, а так, издалека, – дрогнул голос Люси, и она утерла слезу, поджав дрожащие губы. – Да и… – махнула она рукой, – грех жаловаться.
